Стоян Даскалов - Цветины луга

Перед Тучей поставили задачу: набирать рабочих на стройку из ближних сел, и это значило, что он должен перетянуть на завод своих односельчан и еще больше обезлюдить и обездолить село. У него в голове не укладывалось, как это он пойдет в Орешец и скажет: «Слушай, бай Дафин, будь добр, иди на завод! Плюнь ты на этот кооператив! Ведь никакого расчета!». Разве не он сам агитировал бай Дафина, колеблющегося, упирающегося середняка и сотни таких, как он, вступить в кооператив?.. Ходил из дома в дом днем и ночью, уговаривая, убеждая каждого в отдельности. Разве не он обещал им неслыханное изобилие и процветание? Столько лет работал, укрепляя хозяйство. Сколько хулы, ругани, сколько проклятий вытерпел!

Камнями из-за угла забрасывали в дни массовизации, окна били, дегтем на дверях дома черный крест рисовали, в жену швыряли тухлыми яйцами на сельских гуляньях. Смерть за ним по пятам ходила, но он был непреклонен. Все село вступило в кооператив. Перестарались тогда, никакой живности не оставили во дворах, пришлось потом уговаривать людей, чтобы вновь разводили кур, телят, коров. И ведь послушались. Только поставил хозяйство на твердые ноги, и вот теперь сам же должен нанести ему удар в спину. Переманить крестьян из села на завод, преобразить их в рабочий класс! Это дело было ему не по душе. Пусть кто угодно, только не он. Ему ли поднимать руку на то, что родилось в таких муках, что создавал сам?..

— Любое другое задание выполню, но это… не могу! Все равно, что пить кровь своих собственных детей, — категорически заявил он начальству.

Но его приперли к стенке.

— Какой же ты коммунист? Если надо, и собственную кровь должен отдать.

— В другие села поеду, — сдался, наконец, Туча, чувствуя, что над его головой снова нависла угроза партийного взыскания, и на этот раз ему придется расплатиться за все свои грехи.

— Довольно ловчить! И в свое поедешь, как миленький!

— Я не ловчу, товарищи! — чуть не плакал Туча. — Но поймите, что у меня душа болит! Пошлите другого!

— Нет, тебя! И именно потому, что у тебя душа болит. Другому могут не поверить, тебе поверят! — неумолимо допекал его Солнышко. — Должен ты искупить свои грехи или как? Ты что думал, по головке тебя гладить будем после того бунта?

Туча шел с заседания с таким чувством, будто ему всадили меж лопаток нож, острие которого почти касалось сердца. Время было позднее. Сыботин уже спал, но он его разбудил. Это был единственный человек, который мог бы избавить его от этого проклятого ножа.

— Сыботин, дорогой! Прошу тебя — сходи в село и попытайся перетащить на завод, кого сможешь. Ну хотя бы человек двух-трех, для видимости. И чего я влип в эту историю? Доконает меня этот Солнышко!

— Что-о-о? Ну, нет! Я свою голову в петлю не сую! Бабы-то съедят с потрохами! Я и так сижу на пороховой бочке. С Игной разругались вдрызг, хватит с меня и этого!..

Туча только тяжело вздохнул и ушел, не зная, что его тревога передалась и Сыботину, и тот всю ночь напролет проворочался с боку на бок.

— Ну что, закупщик людских душ, чего заявился? — встретили Тучу в штыки председатели кооперативных хозяйств. — Авторитет зарабатываешь? Выдвинуться захотелось?

— Да вы что, товарищи! Мы же не первый день знаем друг друга!

— Больше не желаем тебя знать!

— Найден, Васил, да вы что? Дайте слово сказать! Поговорим начистоту, по-партийному!

Но они уклонились от разговора, сославшись на занятость.

— Запретить тебе ходить по селу мы не в силах и двери в домах запирать не станем, но помощи у нас не проси. Мы против себя не пойдем. Где это видано, чтобы кто-нибудь помогал на себя яму рыть! Нас туда спихнуть хочешь, а сам пойдешь в гору.

Вместе с Найденом Гуговым и Василем Цековым — председателями кооперативов в селах Жилавцы и Краволин — он прокладывал первые кооперативные борозды в этом крае. Когда кто из них затевал какое-нибудь дело, то, бывало, среди ночи летел к друзьям за советом и помощью, только бы не сплоховать, не дать маху. Дружили, помогали один другому, отбивались, когда их костили на конференциях за несоблюдение добровольности и «затягивание гаек». А когда хозяйства окрепли, заглядывали друг к дружке, словно соседи через плетень, посмотреть, как идут дела, перенять что получше. И вот теперь они, эти его друзья, говорят ему: «Больше знать тебя не желаем!». Не то что домой — даже в контору не пригласили, а об угощении, о ночлеге, как было раньше, и говорить нечего. Туча, правда, и не надеялся на это, но все-таки стало обидно до слез. И он подумал с болью: «Пусть не друзьями, людьми могли бы остаться!».