Сергей Захаров - И восстанет мгла. Восьмидесятые

Войдя в дом, раздевшись в прихожке, повесив сто раз надеванную спецовку на крючок вешалки и умывшись студеной водой из крана, Анатолий не сразу заприметил, что жена молча и внимательно, не сводя глаз, следит за каждым его движением.

Не дойдя два шага до дверцы холодильника, он резко остановился, развернулся и тоже молчком долго посмотрел на нее.

— Это правда? — не выдержала и первой прервала молчание Надежда.

— Что именно? — спокойно и безучастно, словно бы наблюдая всю сцену со стороны, будто зритель в театре, переспросил он.

— То, что ты спутался с престарелой разведенкой с рабочего поселка?.. И даже к нам домой ее таскал? — повышая голос и вопрошающе глядя на него снизу вверх, бросила тяжкое обвинение Панарова.

«Интересно, кто же из доброжелателей успел так быстро все донести?.. А может, так оно и к лучшему?» — пронеслось в голове Анатолия.

— Все в прошлом… Тебе нужны подробности? — не отводя глаз и не мигая, тихо промолвил он.

— Пошел вон! — медленно процедила сквозь зубы Надежда. — Собирай манатки и уматывай!

Ей вдруг стало невыносимо жалко себя, жалко своей верности, порванной бумажки с адресом, своего доверия и наивности. Она чувствовала себя преданной, обманутой, растоптанной, облитой грязью.

— Да я уже собрался, — Панаров вынес из спальни чемодан и начал одеваться. — Ты ничего больше услышать не хочешь?

На кухню влетел плачущий Алеша, краем уха заслышавший из задней комнаты раздраженный разговор взрослых и ничего не понявший, кроме того, что мама выгоняет отца из дома за некий проступок.

— Мама, не прогоняй папу! — закричал он, упав на колени и попытавшись обвить руками ноги Анатолия и задержать его.

Надежда почувствовала, что еще миг — и не выдержит, разрыдается.

Собрав остатки твердости, она с силой повторила:

— Пошел вон!

Панаров мгновение поколебался, отвел в сторону руки цеплявшегося за него и прижавшегося лицом к ногам плачущего сына, поднял с пола чемодан и вышел, мягко притворив за собой дверь.

Подбежав к окну и забарабанив в стекло, Алеша увидел, как отец отворил калитку палисадника и, не оборачиваясь на звук, с чемоданом в правой руке направился по улице в сторону центра города.

Анатолий решил переночевать до отъезда в гостинице у автовокзала.

Мальчик отошел от окна, вернулся на кухню и взрослым, чуть дрогнувшим голосом вопросил маму:

— У меня теперь не будет папы?

Силы оставили Надежду. Она выскочила из кухни, пальцами зажимая рот, будто ее тошнило, влетела в спальню, захлопнув дверь, бросилась на подушку, вдавив в нее лицо, и заплакала навзрыд.

Она почувствовала, как глубоко несчастна. Ей казалось, что страдания теперь — удел всей ее жизни. За что? Почему с ней? Как быть дальше?.. Лучше бы он не признавался, лучше бы возмущался, негодовал, кричал… Спокойное, равнодушное подтверждение того, что из чужих уст прозвучало как глупая злоязычная сплетня, подкосило ее, словно изогнутым лезвием серпа. После этого пути назад уже не было…

Зачем он сознался? Отчего так безразлично, безучастно, равнодушно? Он не только разлюбил ее, но и перестал уважать в ней человека?.. Где его сострадание, где вся его философия, мудрость? Если не уважение, то хоть каплю жалости она заслуживала?

А дети?.. Он даже не обнял и не поцеловал напоследок ни Алешу, ни Леночку. Как он мог так буднично сломать им жизнь? Дети разведенки, которой муж изменял с другой разведенкой и ушел потом к ней… Как им дальше жить? Что им придется терпеть в школе, на улице, от злых людей? Кто их защитит от них? Покуда ночью кто-то влезет во двор, она должна будет взять в руки топор и выйти во тьму? А коли что случится с ней — отвезут сироток в детский дом? Будут они нужны теткам, у которых своих детей и забот невпроворот? Что он натворил?..

Надежда заливала подушку, исходила, истекала слезами, и с каждой минутой что-то каменело у нее внутри. Обида на самого близкого человека и страх перед будущим, страх за детей, неутолимая печаль о себе, нестерпимое жжение незаслуженной раны стали затвердевать, кристаллизоваться в новое глубинное чувство — в яростное безразличие, в место без жалости, почти в торжествующую легкость.

Ее дети живы, они — вон там, плачут вдвоем за стеной, они нуждаются в ней. А что еще нужно матери для счастья?.. Нет, это не дно — все могло быть во сто раз хуже. Не особо ты меня жалуешь в жизни, господи, но и проклинать тебя не буду. Есть люди, которым гораздо хуже.

Пускай все отвернутся, и пусть предадут самые близкие, и пусть собственная жизнь загублена, закончилась, истекла, так и не успев как следует начаться… Пока у матери есть ее дети, они живы и здоровы, они рядом — мать счастлива. Она обязана быть счастливой.