Михаил Каминский - Переполненная чаша

Беспалов сел в кресло перед телевизором, щелкнул кнопкой. Возникшая перед ним картинка была красива и умиротворяюща: ухоженный парк или сквер в цветущую летнюю пору. Подстриженная трава без единой бумажки. Ни одного картонного стаканчика из-под мороженого, ни одного окурка. Газон, короче говоря. И кусты поблизости — тоже почти ненатуральные: так ровно их обкорнали. В общем-то он любил такие бессловесные картинки по телевизору, именуемые заставками: то две елочки на опушке мокнут под дождем, то, наоборот, покажут яблоневый сад в буйном цветении. Или, к примеру, одинокая лыжня на искрящемся синеватом снегу… Но тут камеру, которой показывали этот парк или сквер, повело в сторону, и перед Беспаловым предстало некрасивое явление, никак не гармонировавшее с вылизанной до блеска природой, — люди. Два молодых лица — мужское и женское. Мужчина без всякой охоты улыбался. А женщина то ли хмыкала недоверчиво, то ли испуганно икала.

Показав их лица крупным планом, кинооператор, наверное, отступил на несколько шагов, и Беспалов увидел событие в полном его объеме. Эти молодые люди, может, просто знакомые, может, и супружеская пара, стояли в окружении крепких парней с повязками дружинников. Кто-то невидимый произнес: «Они нарушали общественный порядок и были задержаны добровольными помощниками милиции. Бой с пьянством ведется на всех направлениях».

«И правильно, — подумал Беспалов, — что на всех направлениях». Но что-то его в ту же секунду насторожило. А что именно, сразу понять он не смог. Просто возникло чувство, похожее на стыд: словно подсматривает в щелочку за тем, чего посторонним, чужим видеть не полагается. Он догадался, что съемки для телевидения происходили давно — в жаркий день. Рукава белых рубашек у дружинников были закатаны выше локтей, лица блестели. А голоса их при всей нарочитой громкости были ленивыми.

«Не пили мы водку, — сказал задержанный молодой человек. Его улыбка стала еще более растерянной и плаксивой, но не пропала. — Сухое вино и шампанское. День рождения. Понимаете? День рождения!» — выкрикнул он. В это время прямо к его губам поднесли грушу микрофона. И тот же невидимый спросил: «Пожалуйста, ваша фамилия. И где работаете». Мужчина резко отвернулся. А молодая женщина, прикрываясь растопыренной ладонью, жалобно повторяла: «Не надо меня снимать, не надо меня в кино, не надо. Пожалуйста…»

«Что ж вы делаете?! — хотелось закричать Беспалову. — По какому праву?!» Он не оправдывал, нет, ни в коем случае не оправдывал эту парочку, но он твердо знал, что нельзя вот так — без суда и следствия — приговаривать людей к всеобщему позору. Он знал, что мужчине рано или поздно все забудется и простится, а вот женщине этой теперь уж никогда не будет житья в собственном городе. И матери ее житья не будет. И младшей сестре, например. И если эти люди меж собой не женаты, а лишь на подходе к свадьбе, то конец их мечтаниям и планам о Дворце бракосочетания и даже обыкновенном загсе, потому что в глазах собственного кавалера, если он, случаем, не Дон Кихот, молодая женщина навек потеряла красоту, желанность и вообще привлекательность.

Нет, таким беззаконным путем Анатолий Сергеевич был не согласен сражаться со злом алкоголизма. Он наклонился вперед и в знак протеста выключил телевизор. А вернувшись в кресло, откинувшись на его мягкую спинку, закрыв глаза, спросил себя: «А как? Ты что предлагаешь, Анатолий Сергеевич?»

Галя на кухне бренчала посудой. Сосед за стенкой гонял на пределе дозволенной громкости музыку. Сережка заворочался в кроватке и всхлипнул. И Беспалов тоже невольно всхлипнул — почти по-детски, оттого что не хватало или не было в нем мудрости для разрешения проблемы жизненной важности. Видно, слишком долго поливал он ядом то вещество, которое именуется почему-то серым, в то время как из-за своего назначения оно должно называться золотым. «Что ж ты предлагаешь?» — вновь обратился к себе Анатолий Сергеевич, подтягивая ноги в тапочках на сиденье кресла и склоняя голову к плечу…

Прекрасным утром ровно в восемь Анатолий Сергеевич Беспалов вышел из дома. Была весна или осень — это он не разобрал, это ему не снилось; дышалось легко, свободно, улицы были чистыми до неузнаваемости, и он догадался, что прибрали их в его честь, прямо накануне его появления, потому что припоздавшие дворники, встреченные им по пути, раскланивались и снимали головные уборы, находясь в откровенном смущении.

Одет был Беспалов в незнакомый, почти форменный костюм, но без погон и всяческих галунов, коричневого цвета. И галстук на нем был в масть: темно-зеленый, с черной полосой наискосок. Очень строгая одежда была на Беспалове, бодрящая и призывающая к дисциплине и ответственности; впервые надетые туфли совершенно не жали. Как родился он в этих замечательных туфлях.