Михаил Каминский - Переполненная чаша

Там, кося глаза на ряды бутылок с разноцветными наклейками, на основании полной демократии и социального равенства занимали свои места в очереди работяги и кандидаты наук, владельцы кооперативных квартир и лимитчики, временно прописанные в общежитиях.

Там завязывались краткосрочные дружбы, которые были на самом деле вроде сговора для коллективного самоубийства. «Кто третий?» — «Хо! Прошли те времена, берем только на двоих».

Там, роняя на грязный, затоптанный пол трамвайные билеты, расчески, пропуска, обильно посыпая его табачной трухой, рылись в карманах индивидуалисты: еще копеечка, еще пятачок, еще, а вот пятиалтынный, а вот еще — на пиво хватит!

Там несколько шалавых девчонок стреляли без разбору по сторонам нарисованными глазками, суля за глоток-другой радость, которую не знали сами, потому что пропили свое женское естество, не успев обрести его. И смотрела с ужасом на них, пропащих, порядочная гражданочка, пришедшая за четвертинкой, всего-то за четвертинкой, чтоб муженек с устатку после работы был в домашних условиях доволен жизнью и ею, гражданочкой. А тому, что со временем поощряемый ею муженек будет регулярно являться сюда самолично, порядочная гражданочка не ужасалась.

Там… Там было знакомое, там была жизнь Джамайки, или к а ш т а н о ч ь я жизнь, как говорит Женька Сахаров, который мечтает о сыне и не смеет думать о нем. Там было то, за что он, Беспалов, до сих пор расплачивается впрямую или косвенно: сердечными приступами и почечными коликами, стыдом и страхом — а вдруг кто узнает Джамайку из пассажиров или гостей, допустим, пришедших к соседям на очередной сабантуй (чтоб сгорели эти сабантуи голубым огнем!); расплачивается тоской, бессилием, немотой, как сегодня на похоронах Бориса Филипповича. Это кто-то может думать: никаких проблем — завтра же завяжу, и начнется новая жизнь, совершенно не похожая на прежнюю. Да если ты и завяжешь — вдруг случится чудо! — то и тогда достанет тебя кошмарный лай из прошлого, руби ты его вместе с памятью или не руби. Так что лучше бы и не начинать.

А вот один пассажир — художник, между прочим, портреты рисует — сказал, что все беды проистекают от бескультурья, от неразумных по объему возлияний. «Воспитывать надо, — говорил он в спину Беспалову, дополняя свои слова эфирным дуновением дорогого вина, — учить народ культуре пития. Строить кафе и тому подобные заведения, оформлять их соответствующим образом». «Господи!» — чуть не плакал Анатолий Сергеевич, слушая эту дребедень. Кому это говорят про культуру? Бывшему Джамайке, который видел и на себе перенес подобную заботу об уюте и эстетике! Никто ведь и не начинает с подворотни, грязного стакана и мятого огурчика. Стартуют с белой скатерки, отталкиваясь от искрящегося бокала, иногда даже под стереофоническую музыку. А финишируют в своем большинстве там же, где Джамайка: на помойке. В буквальном или переносном смысле — значения не имеет…

Беспалов едва сумел разжать пальцы, оторвался от ледяной трубы ограждения. Совсем стемнело. Сердце билось часто и гулко, как при завершении утренней пробежки. Он снял перчатки и стал дышать на онемевшие пальцы. Потом купил сигареты и побрел домой, пришаркивая подошвами: устал. И от работы, и от невысказанных мыслей в связи со смертью Бориса Филипповича.

Вспомнился еще один пассажир. Он, следуя в такси из Новых Черемушек в Матвеевскую, предложил такой выход для сбережения народных сил и здоровья. Спиртоводочные изделия продавать не каждому и не в любой момент. Устраиваешь, к примеру, новоселье, свадьбу или именины — пожалуйста. Милости просим, пиши заявку в местком, предъявляй ордер или копию свидетельства, указывай необходимое количество гостей и соответствующее число бутылок. Местком обсудит, откорректирует, наложит печать — и дуй в закрытый распределитель…

Но насчет месткома с последующим посещением закрытого распределителя Беспалов не согласился: начнут фиктивничать и подделывать справки — для приписок простор — излишки возникнут, а значит, спекуляция. Хорошо бы абсолютно сухой закон ввести, да вот, говорят, государство прибыли лишается. «Какая прибыль, какой доход! — возмущался Беспалов, приближаясь к дому. — Сплошные убытки и голый разврат…»

Тошно и горько было ему.

Галя разогревала ужин, Сережка уже спал, соединив ручонки над головой. В квартире было тепло, даже, пожалуй, жарко, и на лбу и под носом у сына Анатолий Сергеевич увидел капельки пота…