Михаил Каминский - Переполненная чаша

А еще я вам должен сказать такую вещь — и вы, уважаемые, ко мне прислушайтесь на будущее. То, что любовь побеждает смерть, это, по-моему, преувеличение, гипербола, если по-научному, и ее еще надо проверить и доказать на фактах. А вот то, что любовь способна победить такую жуткую и заразную болезнь, как хронический алкоголизм, уже подтверждено экспериментом. Это я, бывший Джамайка, а ныне шофер первого класса Анатолий Сергеевич Беспалов, провел, как какой-нибудь австрийский доктор Листер или наш эскулап Борис Павлович Хавкин, такой эксперимент на себе и получил положительный результат. Может быть, кто-то из вас перебьет меня и заявит: мол, Листер вводил себе сулему не из эгоистических соображений, и Борис Павлович привил своему организму чуму тоже не ради себя лично, а ты, Беспалов, только о себе да о себе. Но разве не начинал каждый из вас свою речь над гробом Бориса Филипповича со слов: «Я знал покойного…» и так далее? Слышите? Я! И совсем это не эгоизм, не себялюбие, а подтверждение своей причастности к другому человеку. «Я» и «он» — это «мы». Не было бы других людей, не появилось бы слово «я». На необитаемом острове, где вы абсолютно в единственном числе, это «я» сказать некому. А главное, если уточнять мой эксперимент, то ведь не только жена моя Галя полюбила меня и поверила мне, но и я отдал ей свою любовь тоже — целиком и полностью… Так давайте же все сообща попросим прощения у Бориса Филипповича за то, что каждый из нас лишил его любви либо просто внимания, то есть за нашу с вами душевную глухоту. И сделаем выводы…

Он вышел из такси, не доехав до своего дома: вспомнил, что кончились сигареты. Табачный киоск на углу был закрыт. Другой ближайший находился у метро. Беспалов поднял воротник, упрятал подбородок в шарф и направился в сторону большой и яркой буквы «М», ежась от колючего ветра. Шарф, между прочим, тоже был колючий, но при том — теплый. Спасибо Гале за этот шарф — купила его в «Галантерее», а он — бывают же совпадения! — в тот день после работы заглянул в ГУМ и увидел: дают кофточки. Ну и отстоял минут пятьдесят, приобрел одну — синюю и чуть-чуть в голубизну. Галя сказала: бирюзовая, спасибо, Толя. Прыгала-скакала в обнове перед зеркалом, а рядом с зеркалом была приколота бумажка: «Не забыть — квартплата!» И Серега заходился смехом, и во рту у него белело много зубов, восемь. И девятый отзывался на чайную ложечку…

У подземного перехода толпились люди, окружив женщину в белом халате, над которым рыжим горбом вылезал лисий воротник зимнего пальто. «Не наваливайтесь, — отталкивала женщина ближних покупателей от корзины с сосисками, запеченными в тесте, — не портьте мне санитарию». Но люди все напирали и напирали, будто ароматный пар, шедший из-под сиреневого детского одеяла, покрывавшего корзину, мог одновременно и насытить их и обогреть.

В переходе было совсем неуютно — от сквозняка и чистого, сахарного, не тронутого никем инея на стенах. Поднимаясь наверх, еще со ступенек Беспалов увидел, что табачный киоск открыт. На углу же, рядом с киоском, под мерцающими неоновыми буквами вытянулась вдоль одноэтажного дома густая и длиннющая очередь — не сравнишь с той, что за кофточками или за пирожками с сосиской: сумрачная, почти неподвижная, молчаливая. На лицах и нетерпение и покорность одновременно.

Из-за спины Беспалова выскочили двое.

— Думаешь, «бормота» есть? — спросил, шумно дыша, один.

Второй ответил с тем же запаленным дыханием:

— Народ стоит — значит, есть…

У Беспалова заболело сердце — горячо, невыносимо, внезапно. Шагнул к ограде из труб, отделявшей тротуар от проезжей части улицы, встал у ограды, ощущая спиной удары спрессованного воздуха от проскакивающих мимо машин. Слава богу, не решился он на речь над могилой Бориса Филипповича! При чем здесь любовь? О каком бы одиночестве ты проповедовал? Погляди вон, сколько народа собралось вместе. И чувство у них общее. И мысль единая. Попробуй закрыть магазин раньше положенного, коллективно зарыдают. Попытайся проникнуть туда без очереди, все вместе сомнут и растопчут. Он-то знал, кто стоит там, дыша в затылок друг другу: готовые убийцы, хоть и сами без пяти минут покойнички. Там…

Там толпились конченые алкаши — грязные, с опухшими мордами, синими и багровыми, небритыми и слюнявыми.

Там тянули свои рубли молодой крикливой продавщице прилично одетые отцы семейства и подростки-акселераты — в суете и спешке не сообразишь (если и захочешь сообразить), исполнилось ему только шестнадцать или уже стукнуло законное «очко».