Михаил Каминский - Переполненная чаша

— Добже? — Мися любовалась Заборовской.

— Еще как добже! — ответил Карцев.

— Прошу указать путь. — Царственным жестом Александра предложила ему следовать впереди. — Мы едем смотреть фейерверки, иллюминацию и… и больше ничего. Понятно? Меня лично пригласил директор парка. Пан Симаков сказал, что открытие сезона мне запомнится.

Это был известный во всем мире парк. С грандиозными фонтанами, белоснежным екатерининским дворцом, ажурными беседками и прочим великолепием. В какой-нибудь из беседок, если очень постараться, можно было, пожалуй, найти веер, оброненный фрейлиной в прошлом веке. А вот отыскать директора парка за час до начала фейерверка оказалось гораздо труднее. Оставив Заборовску и Чернецку на смотровой площадке, Карцев бегал по огромной территории, заглядывая во все служебные помещения.

— Боря, откуда ты?

Он увидел, что навстречу по мраморной лестнице, между еще бездействующими фонтанами, идет Тамара Такоева.

— Томка! Ты чего тут делаешь? Симакова не видела?

— Мог бы поздороваться. — Такоева обиделась.

— Здорово, Тамара. Ты извини, пожалуйста, я не один. Там полячки, — он показал в сторону смотровой площадки. — Им нужен директор.

— Он на складе, где пиротехника. Ракеты, оказывается, отсырели… А я, Боря, уже не Такоева. Я, Боря, Симакова…

— Вот даете! Поздравляю. Где же… твой муж?

Но Тамара будто не слыхала его вопроса.

— Ты сказал, полячки? — голос ее дрогнул. — Сейчас… — Она медленно, нехотя пошла к складу.

Мися любовалась парком и даже не обернулась на его возглас: «Нашел!» А Заборовска встревоженно спросила, глядя вслед Тамаре:

— Кто это? Что она сказала?

Только сейчас он вспомнил о ночном звонке Миси.

Заборовска пощелкала замком сумочки, поправила кружевной воротничок, снова взялась за сумочку, открыла ее, достала сигареты, но не закурила и умоляюще посмотрела на него:

— Кто эта прекрасная девушка?

— Да-а, так… из нашего института.

Ракеты, видимо, отсырели основательно. Они не собирались в яркие гроздья, а распускались вразнобой. И объявляли о себе не разбойничьим свистом, а змеиным шипением. Лицо Симакова постоянно меняло окраску. Оно было красное, зеленое, фиолетовое в свете ракет. Еще это цветное лицо улыбалось. Трудно было ему, вот он и улыбался из последних сил.

Тамара не отходила от них ни на шаг. «Красивая жена у Симакова, ничего не скажешь, — подумал Карцев, оглядывая ее. — Как это у нас никто раньше не замечал, что она красивая? А Симаков углядел».

— Через пять минут… — Симаков посмотрел на часы, — я должен дать команду пустить фонтаны. Потом покажу вам парк.

Он ушел. Тамара последовала за ним, и, провожая их взглядом, Заборовска едва слышно произнесла, грустно покачивая головой:

— Танцевала чуперадла, лепи было, же бы сядла [3] Пошла танцевать нескладеха, лучше бы сидела на месте. .

Смысл ее слов дошел до Карцева. Это, он понял, Александра сказала о себе. Сказала бесстрашно.

Он взял Александру и Мисю под руки и стал пробираться через толпу к лестнице, где должны были встретиться с Симаковым. На Александру Карцев старался не смотреть.

— Фашисты разрушили этот парк, — рассказывал он. — Разбили статуи, разнесли вдребезги фонтаны. Во дворце устроили казармы. Хорошо, что самые ценные картины наши успели спасти. А после войны отстроили все заново. Вы увидите…

— Да, нашу Варшаву тоже строили заново, — Александра зябко поежилась. — Слушайте, Борис. — Она впервые назвала Карцева по имени. — Если Константин Алексеевич придет сюда с… этой красавицей, мы сразу распрощаемся и поедем в гостиницу. Видите, скоро будет дождь. Там тучи.

— То есть так, — печально поддержала ее Мися.

В парке заиграла музыка, забили фонтаны, вспыхнули прожектора, выбелив струи воды. Мраморная лестница несколько секунд светилась, как хрустальная, и казалось, что она висит в воздухе, а потом ее заполнили люди.

Симаков пришел один. Александра вскинула голову, подала ему руку. И они пошли вниз по лестнице. Чернецка шепнула Карцеву:

— Пусть пан будет поглядеть. Всеми очами.

Теперь мраморные ступени обрели свою природную сущность, лежали прочно, как подобает камню. И они бережно приняли на себя прекрасную женщину и ее храброго и верного рыцаря. А тут еще, словно специально, оркестр заиграл полонез Огиньского. Вздохнув, Карцев признался Чернецкой:

— Пан, между прочим, завидует.

Они спрятались от дождя в ближайшей беседке, и все же ливень безжалостно расправился с ними. У Миси потекли зеленые слезы — не выдержала тушь на ресницах. Костюм Карцева превратился в жалкую тряпку. Но больше всех пострадала Александра. Она сняла свой парик — его красиво уложенные завитки стали безжизненными лохмами. Потом она тщательно стерла с лица косметику, расчесала короткие волосы, посмотрела на Мисю и Карцева грустными глазами и рассмеялась: