Михаил Каминский - Переполненная чаша

Неверов вздрогнул — совсем рядом истошно крикнула чайка и метнулась вниз, за добычей наверное. Вода у берега была теплой и прозрачной до невидимости. В его ступни надоедливо и щекотно тыкались мальки. Он переступил с ноги на ногу, и рыбья мелочь дружной кучкой скакнула в сторону, прячась под плоский камень, обросший мохнатыми водорослями.

За недолгое пребывание на профсоюзном посту Неверов твердо уяснил еще одну непререкаемую истину. В конце концов, люди все поймут, как говорится, и простят, если к ним подступиться как следует и открыто все разъяснить, но только и мизинцем не смей задеть их малолетних отпрысков. Вон Молотилов из ремонтно-строительной бригады. Толковый мужик, профорг, а при встрече с ним, с Неверовым, отворачивается в сторону. Причина? Не дал, видите ли, молотиловской внучке места в детском садике. А как ей дать, если, во-первых, этой Викторине Сергеевне нет еще трех лет, во-вторых же, она — приезжая. Сергей, сын Молотилова, с которым Неверов учился в школе, постоянно проживает в Ленинграде, военный моряк, а на заводе и своих собственных трехлеток излишек по сравнению с пропускной возможностью детского сада.

А из-за чего поссорились сборщик Тригубов с Иванченковой из цеха мелких деталей и нормалей? Гоголя на них нет!..

Неверов вспомнил свой еще не выплаченный долг, вздохнул и побрел вдоль берега к морю, которое начиналось совсем рядом: весело серебрилось до самого горизонта в абсолютном штилевом покое. Однако, заметил Неверов, косые паруса виндсерфов все же находили ветер — каждый парус отыскивал свое течение воздуха, и оранжевые спасательные жилеты расползлись на окрыленных парусами досках по всему видимому пространству водохранилища. Юрий Владимирович залюбовался картиной, но его безмятежность длилась недолго. Он вспомнил, что находится здесь, на базе отдыха «Медвежий ручей», и вообще, существует четвертый месяц отнюдь не в качестве обыкновенного заводского работника, имеющего право наблюдать, восхищаться и беспочвенно мечтать: «Вот бы самому утвердиться на доске и, держась за парус, ловить ветер, а вместе с ветром — счастье!» Он теперь о т в е т с т в е н н ы й товарищ, то есть отвечает и за питание в столовке базы отдыха, и за своевременное поступление периодической печати, и за здоровье и жизнь этих парней из заводской команды виндсерфингистов (слово-то еле выговорить!), облаченных в яркие пробковые жилеты. Даже за погоду он вроде бы в ответе.

Несколько дней подряд искусственное море бушевало, как настоящее. Желто-грязные крутые волны насмерть схлестывались с берегом и одерживали верх: здоровенные куски дерна плюхались в воду и, прежде чем намокнуть и утонуть, беспомощно мотались взъерошенными плавучими островами. Конечно, в те дни никто не купался и не катался на лодках или этих вертлявых досках. И казалось, что на базе не четыреста человек, а раз в пять больше — все изнывали от безделья: малышня скулила, родители нервничали. Потребовались дополнительные одеяла, электрические обогреватели, врач не справлялся с простуженными, а доставалось на орехи, естественно, Неверову.

Вот и на заседании, когда разбирали заявление Иванченковой, попало в основном опять же ему, а не Тригубову. «Я воспитываю ребенка в одиночестве! — кричала Иванченкова. — За меня, кроме профсоюза, и заступиться некому».

Дело не стоило и выеденного яйца. Не занимался Тригубов «зверским рукоприкладством», как писала в жалобе Иванченкова. Имелись свидетели. Он просто взял ее Антона за ухо и пригрозил милицией, если Антон еще раз приблизится к его Сашеньке на расстоянии хотя бы пушечного выстрела. «Из дальнобойного орудия, — добавил Тригубов. — Понял?»

Тринадцатилетняя Сашенька, дочь Тригубова, была на голову выше Антона Иванченкова. Полная, краснощекая акселератка. А своего сына Иванченкова завоспитывала до полуистощения: не бегай, не прыгай, не дерись, это нельзя, а это вредно. Но победить в нем нормальные мальчишеские чувства она все же не смогла. Как это происходит везде, от южных границ до северных морей, Антон преследовал Сашеньку: вырывал и прятал портфель, дергал за косу, подставлял ногу, толкал, щипал и тэ пэ. «Ладно, — сказал Тригубов, который откровенно маялся на заседании профкома, — я все обдумал и согласен». — «Значит, признаете факт зверского рукоприкладства?» — обрадовалась Иванченкова. «Нет! Никогда! — отрезал Тригубов. — Не было рукоприкладства. Ни зверского, ни рядового. За ухо держал, да. Довольно крепко держал. Но и все. А согласен я с тем, пусть ваш Антон женится на моей Сашеньке. Если так уж любит ее, давайте играть свадьбу. Породнимся. Мне что? Я и вашего Антона прокормлю. Глядишь, и поправится парень, а то дохляк дохляком».