— Ну, чего тебе? — повторяет он, перекидывая, будто горячую картофелину, из ладони в ладонь телефонную трубку. — Говори, а то видишь…
Выслушав сбивчивое объяснение Молотилова, Павел Ферапонтович долго молчит и глядит на Молотилова насмешливо-водянистыми глазами, словно воспринимает сказанное им в виде неумной шутки. Молотилов теряется под таким его взглядом и мысленно ругает Павла Ферапонтовича: «Ликёр ты тридцатиградусный… Швед… Тумбе… Трё крунур…» Целую неделю по телевизору показывали хоккейные баталии на «Кубок Канады», не прошедшие бесследно для Молотилова. А вслух он произносит совсем другое, удивляясь своей хитрости и беспринципности:
— Правильно вы говорили, Павел Ферапонтович. Что имеем, не храним, потерявши — плачем…
— Ты что, Петя, того? — Ликер покрутил пальцем у виска. — Ничего подобного я не говорил. И вообще, кончай прибедняться. Куда ж ты хочешь? Имею возможность… — Он заглядывает в блокнот, перебирает клочки бумаги, заложенные в календарь. Один телефонный аппарат надрывался по мере возможности своего скворчащего зуммера, из трубки другого доносились выкрики и певучее упрашивание — попеременно. — Вахтер требуется… Кладовщик… — перечисляет Ликер, — кастелянша во второе общежитие… Нет, это не годится… Завхоз в детсад на сто пятьдесят рублей… Вот, Петя, прекрасное местечко. И занят с утра до вечера, и никакого ревматизма в помине. Пойдешь в АХО? Только для тебя. По блату. Инженерская должность…
— Нет! — обрывает эти бессмысленные перечисления Молотилов. — Давай назад, в бригаду.
— В бригаду-у?.. — тянет, словно не дослышав, Ликер. — А чего ты там забыл? Ты знаешь, где они сейчас работают? Базу отдыха к зимнему сезону ремонтируют и на крышах в общежитиях сидят. Хочешь на крышу, Петя? По долгосрочному прогнозу, скоро морозы ударят. Долгосрочные прогнозы — не короткие, в них синоптики не ошибаются. Хорошо сейчас на крыше, Петя. Уютно, — издевательским голосом произносит Ликер и смотрит на грязную лужу у ног Молотилова. — А будет еще лучше.
— В бригаду, — упрямо произносит Молотилов.
— Что ж, — сдается Павел Ферапонтович, — вернешься в бригаду. Вот, Петя, считается: каждый человек — хозяин своей судьбы. А с другой стороны, он и раб того образа жизни, который себе избрал. Ну, ладно, ладно — не раб, так адвокат. Устраивает?
— Устраивает, — ворчит Молотилов, забирая подписанное заявление. — Нравится мне в бригаде, вот что.
Он идет к дверям, нарочно ступая так, чтобы оставить на линолеуме следы появственней. Пусть Ликер не умничает. Не один он получил высшее образование. Вон Сергей тоже… Воспоминание о сыне обжигает Молотилова болью. Он тут скачет с места на место, выкаблучивается, а Серега там, за десять тысяч километров, под водой… И воздух у него ре-ге-не-рированный… И ответственность на плечах…
Молотилов оборачивается, чтобы извиниться перед своим бывшим учителем. Все же Павел Ферапонтович и старше его, и должность имеет, и вот возится с ним, хотя у самого тоже наверняка и поясница, и суставы, и ноги, несмотря на валенки, джинсы и кожаный пиджак. Однако произнести ничего Молотилов не успевает: одним словом, замдиректора отбил у него всякую охоту к проявлению уважения и миролюбия.
— Пошехонец, — говорит Ликер, — какой же ты, Молотилов, пошехонец!
И почти целый день Молотилов страдал, что не отбрил начальство, и обижался на своего бывшего мастера, и недоумевал, за что Ликер обозвал его пошехонцем. То ли за грязные следы на линолеуме, то ли за упрямство, а может, еще за что?
…Он варил гудрон в пузатом, закоптившемся еще сто лет назад котле, таскал это варево по лестнице в ведре на крышу бытовки литейного цеха, которая размещалась в отдельно стоящем одноэтажном здании. Потом Бурмистров послал его в третье общежитие навесить входную дверь. Все время шел мокрый снег, и, вернувшись в вагончик бригады, Молотилов посушил шерстяные носки у печурки, сменил кирзовые сапоги на резиновые. Тут привезли рамы, пришлось лезть в «рафик» и ехать в общежитие, что в Заречье. «Проверь там заодно сантехнику», — сказал Бурмистров. В этой колготне Молотилов не обращал внимания на возвратившуюся в полную силу ноющую боль в запястьях и стал забывать про обиду, нанесенную ему замом директора. А тут поутих снег, чуток подморозило, и даже выглянуло солнце. В самом конце дня выглянуло — под закат.
За спиной у Неверова в послеобеденном сне мерно дышала заводская база отдыха. Его босые ноги — до щиколоток — облизывали тихие волны Медвежьего ручья. Неверов стоял в том месте, где ручей (по нынешним меркам, вполне приличная речка) соединялся с водохранилищем — искусственным морем. Возможно, потому и волны здесь были какими-то ненатуральными: ровными, круглыми, одинаковыми, точно заготовки для нарезных плашек.
Читать дальше