Михаил Богатов - Имя Твоё

Когда один, уже от того одиночества благостью душа наполняется неимоверную, как сейчас вот, на крыльце в одурелость от жары пришедший, но сейчас не хорошо вообще, а лишь один что хорошо, вокруг же это самое никакое распласталось кошками у ног; в Саду том тогда хорошо вообще было и по-настоящему, будто настоящее, которое всегда такое вот, тут себя проявило так, что жить воистину хочется и смысла нет вместе с тем; остановиться и застыть в оцепенелости блаженства, за душу никто не тянет и особою вольготностью преисполняешься, теперь же леностью и усталостью жаревной и необходимостью, даже неизбежностью полнейшей встречи вечерней с ними, чтобы голову было для звёзд созерцания огромных на кого преклонить, но тогда другие появляются рядом и вмиг душа хламом заполняться начинает; до того не то, чтобы чистой была, нет, до того как будто не было её вовсе, а теперь вот раз и появилась, и хламом преисполненная сразу же, и себя со стороны озабоченной обнаруживает, ухода требует, тревоги за неё и за других в ней поселившихся непрошено; не лучший так сказать повод отыскать себя, лучше уж без оного и без себя соответственно бытовать, даже не как птица полевая, но как яблони те чудесные среди воды прозрачной, но и в ином прелесть есть бесспорная, как в вечер тот и не будь зайца этого чудесного, может было всё и хуже или лучше всё было бы, но было бы нечто иначе, он понимал; они тогда улеглись в посадках тех дальних, невзначай будто, а как же иначе, молодые люди, девушка с юношей пошли за деревню как бы само собой и само собой пришли к посадкам, где их взгляд людской не видит и легли там, устали ведь, что непонятного, всё само собой, невзначай, неясно, правда, перед кем этой невзначайностью было хвастать, ибо вдвоём на ночь глядя ушли в даль такую, не для того ведь на закат чтобы полюбоваться, в таком случае на реку можно было спуститься, от дома в паре шагов которая, и там на берегу любоваться, и не для того ведь, что её посадки эти интересовали или тем паче его могли бы заинтересовать; помимо Сада заливного здесь вообще нет ничего, в степи этой, тут люди по недоразумению лишь жить изволили сначала, от сусликов и черепах коренных в отличие, и не для того он туда направился, на посадки глядеть чтобы, и главное, невысказанное доселе, сказываться стремительно начало, едва поспевай; он себя обнаруживал со стороны постоянно с вопросами: ну что ты делаешь и зачем тебе это всё надо, по отношению к себе же и обращёнными; она же ему лишь первый из двух задавала, потому как на второй догадалась что ответить себе от лица его и души его, а вот на деле было бы очень интересно что она там себе понаотвечала от его имени, ведь он-то себе как раз чётко мог ответить что он делает, кофточку ей расстёгиваю, безнадёжно лифчик этот дурацкий хочу стащить, да с застёжками туалета подобного дела не имел прежде, и на что ты делаешь, хитрости не надо ответить чтобы, а повторяй всё происходящее, стало быть подбирай воплощение, словесами одетое, к случающемуся, хитрости не надо много, ведь никто не требует от тебя это оформлять как-то своеобычно, нет, даже вслух лучше не говори, а точнее: вообще даже и не вздумай говорить, и себе в том числе, ибо одно, что ты лифчик расстегнул-таки и сам от себя тая, и в глаза ей не глядя, рукой дрожащей, осторожно, аккуратно ладони серединой соска её касаешься и не сжимаешь, как в кино русских, а поднесёшь и отдалишь руку, и так всё быстрее и быстрее, а другое дело, ежели в момент сей взбредёт тебе славы журналистской добиваться, и станешь говорить-комментировать: вот я тут тебе лифчик дурацкий твой снял, ага, наконец-то, а сейчас буду тебе сосок ладонью шерудить, и слово шерудить непременно само тут подворачивается, или быть может: буду сиську твою ладонью наяривать, ещё чётче и метче, публика это любит; нет, не стоит говорить ей в ответ ничего на вопрос этот: ну что ты делаешь; и не так уж и просто в словесные одежды происходящее обряжать, иногда так обрядишь, что и стошнит от того, что сам делаешь, а не обряжал бы, делал и не задумывался; но и вообще не говорить, молчать, как-то стыдно, если ничего, будто кого-то обманываешь, неловкости чувство молчанье порождает тогда, в тишине-то стало быть полной, а тут к тому же и в темноте такой же, вот и шепчет он голосом от дыхания учащённого сбивающимся что-то, чепуху какую-то, шутки даже шутит, она дыханием таким же и посильнее даже, ибо он на ней уже, ответственно отсмеиваться пытается по делу и не по делу, и дело-то теперь не в шутках, понятно ведь, не дети же, и ничего более она не говорит, молчит; он и ведущий вечера и герой программы, и дурак полнейший и шут гороховый в лице одном, хорошо его никто и она даже не видит, достаточно того, что он её носом в щёку с пушком одуванчиковым касается и в ресницы щекочащие, и дыхание слышит её и запах особый, ей одной принадлежащий лишь, ощущает; и много надо времени пройти будет, чтобы понял он, что запах этот не её был, но определённых женщин запах, о которых он пока не ведает ничего, ни о женщинах, ни о типах оных, она одна такая так пахнет, и всё тут.