Михаил Богатов - Имя Твоё

Удивительно было не то кафе, куда они приехали, обычное кафе города, но то, как они туда выходили из студии, поскольку, очутившись в коридоре холодном, Василиса произнесла: чистилище, двери коего не ведут никуда, так ведь, отец Георгий; а тот, взявши на себя роль кавалера заботливого, то ли за любовницей молодой, то ли за дочерью родной, лишь проговорил в ответ: ты и сама всё знаешь лучше меня, Василиса; и тогда она остановилась перед дверью с собакой прежде лающей: а хотите, говорит она, выйдем здесь, это ведь не оскорбит ваших доводов рассудка здравого; нет, не оскорбит, кивает отец Георгий, которому роль кавалера, на себя взваленная, позволяет такие предложения как ребёнка капризы воспринимать: пусть так и будет; хорошо, улыбается ему Василиса, на которой платье вычурное одето чёрное и накидка, на свету бликующая: можно ведь ныне и вовсе без дверей, но ладно; и она легко открывает дверь металлическую, изнутри запертую, и выходят они на улицу перед студией, где стоит много машин припаркованных на ночь, и почти на середине дороги, с фарами зажжёнными, такси; это наша машина, улыбается отцу Георгию Василиса; а вас не смутит, что я в рясе, спрашивает отец Георгий, от роли отца на роль любовника престарелого переключаясь незаметно; меня, открыв уже дверцу машины, улыбается Василиса: нет, что ты, отец Георгий, ни меня, ни тебя, тем более. уже ничего вообще смущать не должно, и вы не ревнуйте к людям только; странные слова эти добавляет она, на которые отец Георгий отвечает тоже с улыбкой, рядом с ней на сиденье заднее вмещаясь и рясу подобрав: я вообще чужд ревности, дочь моя; а дальше таксист спрашивал их куда ехать, и Василиса отвечала ему, и поглядывал с интересом таксист на священника, едущего вечером с девушкой. которая в дочери ему годится, в кафе модное режима работы ночного; паству обслуживаете, даже спросил он у отца Георгия, на что Василиса неожиданно ответила: а то как же, работа днём и ночью, как у вас почти: отсюда забрать, туда доставить; и она при этом гладила отца Георгия всячески в темноте салона автомобильного, а тот молчал, и в кафе когда прибыли типа ресторанного, с официантами, удивительным оно не показалось, хотя и могло бы, могло.

Они сидели за столиком не в углу зала, но за колонной, ничего не держащей и поддерживающей лишь претензии в размахе вялого достаточно заведения, за спиной отца Георгия висел на стене большой экран телевизионный со звуком отключённым, где попеременно менялись что-то выпевающие, судя по всему, похожие друг на друга лица, и люди в зале смотрели на этот немой и яркий экран, но под экраном был отец Георгий, и это зрелище людей привлекало более, чем на экране демонстрируемое, священник в облачении и возрасте с девушкой, одетой вычурно весьма и юной к тому же чрезмерно; не обращайте на них внимания, отец Георгий, Василиса попросила его, но и без того отцу Георгию было на что обратить внимание в вечер этот; а теперь говорите, отец Георгий, Василиса предложила, и отец Георгий говорить начал: мне сейчас надо очень много сказать тебе, Василиса; но здесь Василиса прервалась на меню, после чего отец Георгий продолжил: но как бывает в таких случаях, вряд ли я смогу сказать в полноте всей то, чего желаю, и ты меня понимаешь, Василиса, и, кстати, как тебя зовут на деле; и здесь Василиса сигарету закуривает и, в ожидании вина заказанного красного игристого, говорит: это смотря на каком таком деле, Георгий, вот ты интересовался, знаю ли я Марфу, а я даже с Андреем, когда Марией ему была, Марфой для Брута выступила, друга его; а разве столь схожи вы обликом своим, спросил только отец Георгий и видит как перед ним Мария сидит, Марфы сестра, и, в то же время, Василиса Василисой и осталась; а что Андрей, спрашивает отец Георгий и во время это вино приносят им в бутылке открытой и бокала два высоких на ножках длинных; а что Андрей; не будем о нём, ты с ним ещё встретишься, отец Георгий, говорит Василиса, к вину, однако, не притрагиваясь: а вот ты мне скажи, мужчина, ты хочешь меня сегодня; и Василиса прямо в глаза отцу Георгию заглядывает, и отвечает ей отец Георгий: ты меня сегодня очень, Василиса, к тому провоцировала, и, возможно, под завершение всего этого мне бы и хотелось тела твоего, но давно уже к искушениям рода такого остыл я, и, знаешь ли, не по причине воздержания особого или недуга там телесного какого, иначе, совсем иначе. но тебе это вернее ведомо; и отец Георгий глядит на спутницу свою, и видит как в глазах её мерцают кадры, с экрана улавливаемые, да, я знаю почему, улыбается грустно Василиса, всё суета сует и всяческая суета; да, кивает отец Георгий, и не забудь дополнить: а сверх того ничего всё равно и не имеется, не имелось и иметься не будет, я есмь, так вот и говорит прямо Василиса; ну да, разве что ты, кивает согласно отец Георгий и наливает ей и себе вина из бутылки охлаждённой; что знаешь ты об отце Дмитрии, отец Георгий, спрашивает его Василиса; он безумен, отвечает Георгий, и потому я бы ему доверился, да; а вот с ним у меня ничего не будет; никогда, говорит Василиса; а со мною, спрашивает отец Георгий; этого я ещё не знаю, всё от тебя зависит пока, а вот с ним не будет, уже знаю точно; и далее пауза возникает, перед ним на столе красный свет, отражение лампы, два бокала вина, его и её, на столе деревянном, покрытом непахнущим лаком, ещё пепел её сигарет, и кругом голоса, хвальбуще толкают друг друга, всё надеясь другим, таким как они, доказать: мол, у нас хорошо всё, и будет всё лучше и лучше, только он и она промолчат как бокалов их тени, неслышно он глядит на неё, она видит его, и оба летят в пустоту, и отец Георгий прерывает вопросом паузу: но я же от этого хуже не становлюсь, от того, что доступнее его для тебя; и усмехается здесь Василиса: я же не девочка какая, чтобы чепухе этой значение придавать, меня интересует лишь механика плоти, и я давно уже ничего не представляю, дабы запустить её; и от слов этих шутливых или серьёзных возбуждение испытывать начинает отец Георгий, и ещё от вина, в организм ослабленный проникшего, и знает о том отец Георгий, что Василисе это не хуже, чем ему известно, и хочется ему рассказать о себе что-нибудь важное и совсем неслучайное, но ничего на ум из перебирания судорожного не приходит, и говорит он тогда так: я сегодня в больнице медсестру одну встретил; и глядит ему в глаза пристально Василиса: и что; её Ольгой зовут, взгляд её игнорируя, отец Георгий продолжает: и я захотел её; а мне ты это зачем говоришь теперь, спрашивает Василиса с удивлением подлинным, впервые на лице её за весь вечер так отчётливо о себе заявившем; я не знаю, искренне отвечает ей отец Георгий: не знаю, хочу и говорю; ну хорошо, улыбается чему-то Василиса: и что было дальше; а дальше ничего не было, в том-то и дело; а могло быть; да, мне хотелось её поначалу; ну знаешь, отец Георгий, шутливо возмутилась Василиса: я хоть и муза, и ревности чужда обычной смертных, но не стоит же, в самом деле, меня так искушать на сей счёт, могу и обидеться; да брось ты, Василиса, смущается всерьёз отец Георгий: я же не о том хотел сказать; а о чём же; а о том, что я увидел, как мог бы её соблазнить, со всею отчётливостью увидел; и как же; надо было бы вечером, сегодня или завтра, начинает говорить отец Георгий, но Василиса его прерывает: это невозможно; да, я знаю, отвечает ей отец Георгий: так вот, надо было бы вечером ворваться в круг её друзей, в их компанию, совершенно незнакомым человеком, их бы очень удивило присутствие священника; это точно, улыбается Василиса; и тогда бы она заразилась этим их удивлением; а сама, без друзей, не заразилась бы, спрашивает Василиса, а отец Георгий вспоминает тут же, на словах этих, о гангрене Николаевой: сама бы точно нет; ну и, спрашивает Василиса; ну и тогда я понял, что не хочу, закончил свою историю отец Георгий; не хочешь её, уточнила Василиса; и её, и вообще ничего не хочу, если всё так только, сказал отец Георгий и взглянул ей в глаза: вообще ничего больше не хочу, никогда; понимаю, кивнула ему Василиса: и это очень вовремя, и хорошо, что ты мне рассказал об этом; и она погладила руку его своими длинными пальцами; а я не знаю, зачем я тебе это рассказал, пробормотал отец Георгий, а про себя додумал: так всегда, хочешь главное сказать, а всё ерунда какая-то выходит случайная, себя за суть выставляет самую; нет-нет, будто прочитала мысли его Василиса: это и есть самая суть сейчас; но загрустил уже отец Георгий, и пауза неловкая наступила, тишина между ними за столиком присела будто; а почему здесь нет пьеты Микеланджело, спрашивает отец Георгий, паузу, по вине его наведённую, образом таким прерывая, как же, глядите внимательнее налево; и поворачивается отец Георгий налево и видит огромную копию скульптуры этой, на сей раз из головы девы Марии вода льётся, собирается которая на теле Иисуса, чашу образующем, и между ног его стекает на пьедестал; теперь вот, в виде фонтана, для разнообразия, улыбается Василиса; знаешь что, говорит ей отец Георгий, мне так много хочется тебе сказать, и нынче это так здорово говорилось бы, ведь в вечера такие каждое слово меж собеседниками впивается прямо в душу каждого, и радость неимоверную доставляет, и счастья такой дарительности обоюдной у влюбленных не бывает никогда после, кроме как теперь, когда только началась влюблённость, правда ведь, спрашивает отец Георгий и кладёт руку свою на руку Василисину; не знаю, наверное; да точно-точно, лихорадочно говорит отец Георгий: в первые встречи всё воспринимается как дар подлинный, придирки затем лишь грядут, но у нас их не будет, ведь у нас не будет потом никакого, не спрашивает, но утверждает отец Георгий с грустью некоторою несильною; да, кивает Василиса, у нас будет лишь этот вечер, и он почти уже на исходе; но это ничего, оживляется отец Георгий, это ничего, я это знаю, но ежели у нас было бы времени чуть более; то что бы, прерывает его Василиса, и руку свою, ладонью вверх повёртывает; я бы рассказал о себе всё-всё, о жизни своей, о надеждах и мечтах, о грехах и подвигах, и о том как много я не успел до появления твоего; говорит это отец Георгий, и на ладони Василисиной пальцами ведёт; щёкотно, сжимает руку Василиса: но ты же знаешь, что я это всё и так уже знаю, говорит она; да, я знаю, снова щекотит ладонь её отец Георгий: но мне было бы важно поговорить об этом, лично мне сказать всё это для тебя лично; эй-эй, отец Георгий, прерывает его Василиса: вы лишка хватили: лично для меня, скажете тоже; и смолкает Василиса, а отец Георгий глядит на неё и говорит тихо-тихо: ты так прекрасна, когда смущаешься, ну, или хотя бы имитируешь смущение; хорошо, вдруг отстранённо, от смущения или от его имитации говорит Василиса, ещё более смущаясь или смущение имитируя: и вот, когда бы ты мне всё это поведал о себе, а я бы тебе о себе, то что бы было после, а; ну не знаю, говорит отец Георгий, там уже что кто почувствует; нет, не так, Василиса прерывает его: ты всё знаешь, потом что бы было; а потом я захотел бы тебя, а ты меня бы захотела; и рассмеялась здесь Василиса: вот ведь какие вы, люди, не знаю что будет, и будет всегда одно и то же, и даже ты, знающий это и говорящий слова сына Давидова, Екклесиаста, поддаёшься и играешься, да уж, видно и в самом деле Василиса тебя прельстила; говорит она это пока, дурно чувствовать себя начинает отец Георгий, ощущение безысходности гложет его, и не будет выхода, не будет, никогда, слышится ему, и он вино пока допивает, говорит ему Василиса: поехали-ка домой, отец Георгий; да, соглашается он: да, сейчас, и глядит на кафе это внимательно, всё-всё впитывая вниманием своим, лица людей беззаботных и друг от друга уставших, и привязанных на смерть друг к другу, на экран, с певцами и певицами странными, на фонтан этот нелепый; да, говорит отец Георгий: едем; и выходят они из кафе, где расплатилась за вино Василиса, и снова их такси ждёт то же самое; а куда мы теперь едем, спрашивает таксист; а куда мы теперь едем, спрашивает Василиса, и отец Георгий говорит, за голову держась: поехали к тебе, у меня очень голова болит, и я не помню где я живу; хорошо, говорит Василиса таксисту и ещё что-то говорит, но отец Георгий не слышит ничего, у него голова в самом деле болит очень, и когда они долго-долго едут, и когда они куда-то внезапно прибывают, машина резко останавливается, и когда Василиса по лестнице какой-то ведёт отца Георгия, и когда он где-то оказывается, на кровати сидящим, ни слова не произносит отец Георгий во время всё это, но затем ему Василиса даёт что-то выпить из кружки керамической, и он вдруг чувствует лучше себя, и видит очертания сумрачные, из-за теней ему неведомыми кажущиеся, и просит свет включить, и когда Василиса просьбу его выполняет, он узнаёт жилище своё скромное; мы у меня, он спрашивает: но ведь мы к тебе ехали; а я сейчас у тебя лишь, отвечает ему Василиса что-то непонятное, но всё это понимает как-то отец Георгий и говорит ей: я очень хочу спать теперь; я знаю, ласково Василиса отвечает, очень знаю, и ты сейчас уже уснёшь; а ты, спрашивает отец Георгий и даёт ей стянуть с себя рясу; а я лягу с тобой; хорошо, говорит отец Георгий и сдёргивает с постели покрывало, и давно он уже не расстилал постели, и показалось ему ныне, будто рукой с гробницы пыль смахнул жестом этим; а завтра меня здесь не будет, продолжает говорить Василиса, скидывая платье и в который уже раз оставаясь обнажённой; а меня, спрашивает отец Георгий, впервые за день этот обнажаясь; и тебя, отец Георгий, ты же уже всё понял, отвечает ему Василиса и тут же весело спрашивает она: но мы же будем с тобой спать вместе как мужчина спит с женщиной, так ведь; так, отвечает отец Георгий; но мне бы теперь хотелось лишь обнять тело твоё и тихо-тихо уснуть, не познавая тебя, ведь я тебе так и не сказал о себе сам того, что ты и так без меня знаешь, но именно так вот, обнявши тебя тихо, видимо и подобает мне; и тогда садится Василиса на кровать, а отец Георгий обнимает тело её нежное, но касаясь его едва, будто дитя малое, и засыпает, и когда он уже почти заснул, голый ребёнок в руках её, она коснулась креста на груди его и шепнула ему на ухо: отдай его отцу Дмитрию, лишь он вынесет крест сей; и сказавши то, снова взор подняла и устремила в окно, светящееся у изголовья кровати, а слышал ли отец Георгий слова эти или нет, мы не ведаем, ибо он засыпает, и может лишь во сне забытья головой кивнул он, а может и нет, ибо засыпает он, засыпает, и заснувший, оказывается он на руках Василисы, и ежели бы кто видел их в миг этот, то узнал бы в них фигуру, высеченную Микеланджело, а мы уходим отсюда, не сказав очень многого, того, как шумно было в кафе и насколько вкусным было вино, хотя с него и заболела голова у отца Георгия, и заснул он с больной головой, лишь на миг почувствовав облегчение, коего и хватило на то лишь, уснуть чтобы, о том, что именно хотел сказать отец Георгий о себе, но так и не сказал, и много чего ещё, и кажется будто так нельзя не договаривать вещи важные, но мы теперь боимся беспокоить застывшую в комнате ночной фигуру, то ли аллегорию музы и священника, то ли античности и христианства, а то ли и просто обнажённого умершего мужчины и обнажённой несуществующей женщины, мы замолкаем на сей единственный раз, замолкаем и удаляемся.