Михаил Богатов - Имя Твоё

Студия громко было сказано, хотя говорила спутница отца Георгия негромко, а ежели это переносное выражение, то куда оно переносит неясно совсем, ибо ничего громкого в слове студия нет, в слове этом латинском, к произношению римлян древних зовущее, из коих ныне нет в живых никого, мы ни одного не встречали по крайней мере, в слове этом вся жизнь ведь вмещается с порядком мер её строгих, от первых шагов терпения, через страсть распаляющегося, к преданности, затем уже в пристрастий рутину складывающейся и здесь уже недолго совсем до закрепления в науке порыва первого от усердия, о себе не ведающем ничего, исходящего; всё это студия или студии различные, а помещение, в которое отца Георгия привели, на этаже втором дома купеческого старого в стиле начала самого модерна архитектурного эпохи, ныне на комнаты коммунальные всё сплошь разбитое, там едой пахло съеденной уже не сегодня, цветами, прежде красивыми и распускающимися, а ныне ссохшимися в воде затухшей, и собаками, и теми не только пахло, но ещё и въяве присутствовала одна, из двери кинувшаяся и чуть была ризы рясовой полы не порвавшая зубами своими, и своими можно было бы не добавлять, редко увидишь собаку, которая для целей своих кусачьих собачьих зубами чужими пользуется, и порвала бы ткань и до ног достала бы, если бы не хозяйка незлонамеренно природной псины рукой из двери чуть приоткрывшейся железной собаку обратно не утащила за ошейник, словами при этом уговаривая: подожди, подожди, чуть позже гулять пойдёшь, и спутница отца Георгия на это внимания не обратила нисколько, не обернулась даже, не от безучастия, но от привычки лишь, понял отец Георгий, рясу чуть приподняв и в руке левой в меха гармоники сосборивая; мы здесь три года уже, сказала проводница отца Георгия, которую, на волне настроя литературного и несмотря на обстановку соответствующую вполне, Беатриче он бы не назвал, пережила она возраст смерти двадцатипятилетней возлюбленной поэта великого лет на двадцать уже или вроде того, а как эту звали, так и осталось ему сие неведомым делом именования родителей её заботливых; и лишь когда за дверью студии отец Георгий оказывается, ему уже приходится поздороваться с мужчиной его помоложе, с фотографом, что позже чуть выяснится, а пока тот дверь открыл и отца Георгия пристально разглядывать начал сразу же, на два шага отступая, и уже мгновение спустя будто опомнился: проходите, проходите, отец Георгий, выглядите чудесно; здравствуйте, улыбаясь говорит отец Георгий, пока его Беатриче несостоявшаяся в сторонке стоит прихожей, и также, как и фотограф, гостя оглядывает, будто теперь только оценила ситуацию, появлению коей сама же способствовала значительно, гостя приведя; а ведь и в самом деле священник этот не просто священник, который в студии смотрится не так уж и странно, ибо студия такой же театр, да лишь без зрителей и без действия, последние на фотографиях разворачиваются, а грима, костюма пластических движений застывших в кадре сколько угодно случается; странно то, что священник-то настоящий, и настоящий священник этот не священник ныне, а фотомодель; мы с вашим руководством все вопросы уладили уже, они на вашей кандидатуре настаивали, хотя наш человек, который кастингом ведает, он другого подобрал, отца Дмитрия некоего, вы его знаете наверное, а они вас предлагают и всё тут, мы огорчились уже, думали выдадут нам обезьяну какую-нибудь в регалиях церковных, и готовы уже были к конфликту, подобрали юношу журнального вполне, в рясу намерились было одеть, но теперь видим: вы что надо, священник настоящий, говорит фотограф с улыбкой, фотографы много говорят, как водители и ведущие теле и радиопередач; священник настоящий, священник настоящий, и ошарашен моментально отец Георгий бесами, задремавшими уже было после больничного посещения, у отца Георгия голова сразу же болеть начинает, но вида соответствующего он не показывает, как ему плохо от лести этой пустой фотографической; и что это значит: священник настоящий, спрашивает отец Георгий, а фотограф с проводницей переглядываются и улыбаются загадочно: на комплимент напрашиваетесь, отец Георгий, а ведь оно-то и ребёнку понятно, что это значит, это когда, глядя на вас, душу хочется доверить в руки надёжные, вот что; душу доверить в руки надёжные, ликуют бесы, голова ещё более болит, а отец Георгий улыбнулся участливо и благожелательно весьма, из вежливости исключительно, а сам студию глазами исследует тщательно, и в самом деле схожа она с комнатами, реквизит театральный хранящими и с гримёрками актёрскими, и со сценой также весьма: прямо перед отцом Георгием окно, студия в одну комнату вмещается, но взору лишь половина её левая доступна, ибо посредине комнаты, от прихожей начала и до стены оконной напротив ширма белая тянется, а потолки высокие, метра четыре, не менее, и можно догадаться как за той частью, ширмой сокрытою, ещё одно, правое окно; слева от отца Георгия лестница, куда-то вверх уходящая, на чердак вероятно, прямо из студии на крышу; далее, вдоль левой стены, к окну ближе, стоит большой диван кожаный, хотя о нём лишь догадываться можно, поскольку он сплошь завален какими-то реквизитами студии этой самой: лежит здесь балетная пачка, странный, не спасающий от дождя, но зато блестящий оранжевый плащ с огромными, пришитыми к нему нелепыми звёздами, и ещё какая-то одежда; вдоль дивана на полу обувь и зонты, над диваном до самого высоченного потолка полки с таким же хламом одёжным; по обе стороны окна большие белые зонты на стойках, коими фотографы светом и отсветами правят, тенями и оттенками софитного света; от самого окна справа и почти до самого того места, где ныне находится отец Георгий, ещё и поныне в дверях стоящий, ширма белая тянется, доходя лишь до середины стены в высоту свою, оставляя белёный потолок где-то в поднебесье, и определить: что именно находится за ширмой, добрую половину студии огородившей, возможным не представляется, и опять же, это лишь к слову, будто половина эта добрая, ведь быть может та добрее или вообще райские кущи земли обетованной за ширмой сокрыты, но это странно будет весьма, ибо ничего особенно злого в этой, видимой, половине не наблюдается, однако отец Георгий уже видит, как тут, в фотостудии, несмотря на никчёмность и скученность реквизита, тесноту низа употребимого и высоту верха бесполезного, здесь, в этой студии творятся или могут быть сотворены столь пленяющие воображение незадачливого зрителя картинки, и лишь будь этот зритель чуть позадачливей, он бы так же непосредственно, как это самое изображение незамысловатое перед глазами его раскинувшееся со страницы журнальной, видел бы ещё и сделанность изображения этого, и оно-то понятнее: чем изображение незамысловатее, тем более замыслы в сделанности оного присутствуют, и здесь различия нет меж литературой и искусствами изобразительными, средь коих фотография самым примитивным искусством от века и до погибели пребывать обречена вследствие доступности своей всякому, и различие меж литературой и изобразительностью не в том, как каждая из уюта хаотического студий различных взрастает, а в том, сколь стихию эту каждое произведение преодолевает в себе, и в том, как литература действие оказывает или же бездействием душу заполняет, и всё это мечется в уме отца Георгия под пляски бесовские: как бы Теккерей романы свои рисовал, и как бы Рембрандт романизировал картины свои; вы проходите и присядьте пока, ноги только оботрите о коврик, фотограф приглашает отца Георгия, и на диване, реквизитом закиданном, место высвобождает, вещи, прежде ровным слоем распределённые стихийно, в кучу одну наваливая небрежно, отец Георгий проходит, садится и оглядывает помещение с места, вид свой вновь ему студийный открывшего, и оказывается, что лестница, ото входа слева ввысь ведущая, а ныне справа высящаяся в углу, раскрашена вся узорами непонятными, значения явно декоративного; куда лестница эта ведёт, спрашивает отец Георгий, в то время как фотограф, к окну подойдя, два ярких софита зажигает и зонтами начинает на ширму свет направлять; это у вас не религиозный вопрос ведь, фотограф шутит: лестница ведёт в мастерскую брата моего, художник он, и на чердаке мастерская у него имеется; и как же фотограф с художником уживается, интересуется отец Георгий, мыслей своих недавних отголосок в словах сих слыша; уживаются как брат родной с братом родным, жить которому негде, и потому он днюет и ночует на чердаке своём, фотограф с грустью в голосе некоторой отвечает, но тут голос бодрый раздаётся проводницы отца Георгия: отец Георгий, в комнату проходя, говорит она: у нас задача не просто так вас сфотографировать, но, в целях организации вашей, сюда вас пригласившей или направившей, должно показать всем через посредство журнала нашего, как прогрессивна и современна церковь в мире нынешнем, это ваши цели, наши цели изображения красивые поместить, и как именно это совместить и исполнить, руководство ваше нам это доверило полностью, будто сами не доверяют себе в просьбе своей; и что же, поднимает на неё глаза отец Георгий, несколько напряжённо улыбаясь; и мы решили вам предоставить модель нашу новую, которая будет музу служения религиозного символизировать, с гордостью проводница заканчивает мысль свою, и с ожиданием восхищения что ли ответного глядит на отца Георгия довольная собой, а у того улыбка всё шире делается: и, спрашивает отец Георгий; и поэтому знакомьтесь: Василиса, говорит проводница, ликуя, но отец Георгий ликование прерывает её: какая, говорит отец Георгий со смехом, какая ещё муза у служения религиозного, вы о чём говорите представление имеете какое-то справедливое не вполне, но проводница, убеждение составив обоснованное о том, как отца Георгия идеей журнала гениальной не убедить ни в чём, повторяет настойчиво, будто спасение в явлении грядущем ожидается для всего здесь случившегося: Василиса, Василиса, Васька, иди же сюда, и тут из-за ширмы белой голос волшебной ясности и веселия бесподобного отвечает: иду, иду, я ещё не вполне готова; а отец Георгий волнение небывалое от голоса этого испытывая, возражения продолжает выставлять супротив воли журнальной: муза это языческая богиня, а точнее коли быть, одна из языческих богинь, покуда, уточняя, муз девять, и смотря какую имеете в виду вы, они хоть и сёстры, но каждая специализируется из них на области особой, и ни одна из этих областей не может отношения к служению христианскому иметь никакого, и пока отец Георгий слова произносит, его самого начинает дрожь бить, покуда слово сёстры произнеся, невольно о Марфе с сестрой её вспомнил, и то бы ничего, он о них постоянно вспоминание имеет, но здесь ещё волнение дополнительное от звучания голоса Василисы неведомой заширменной, царицы значит неведомой, за ширмой располагающейся во время всё это, как следует, ибо вход в студию один только, и хорошо даже может быть оттого, что проводница отцу Георгию не отвечает ничего, почитай игнорирует его прямо-таки с откровенностью полной, и замолкает вдруг резко отец Георгий, говорят ему потому как бесы его: тебя сюда церковь направила, тебе следует невесту найти себе, и ответствует им про себя отец Георгий: невеста моя Марфа, и не небесная, но земная и единственная, и говоря так про себя, себе же дивится весьма, ибо никогда о таком прежде дум не имел и помыслов малейших не замысливал, и потому говорить себе продолжает, непонятно уже убедить кого стараясь: нет у меня в земных невестах Марфы, вообще невест у меня нет, не будет и не было наверное, так говорит бесам своим или себе в обличье бесовском отец Георгий, и всё это быстро происходить начинает, и не потому как для человека, который не выспался, всё быстрее идёт, ибо сам он медленно тянется, а в самом деле быстрее всё делается, ибо бесам только что отповедь произнеся внутреннюю, которую и Господь слышать может также, ежели пожелает, а вот желает ли отец Георгий, чтобы Господь беседы его с демонами слышал или не желает, не думает об этом отец Георгий, покуда ведает, в очередь первую, как Господь всё-всё сумеет, и забывает, в очередь вторую, чего-либо желать себе вовсе; и вот, как только он бесам и Господу и себе всему-всему это говорит, бесы исчезают, но в миг оный появляется из-за ширмы белой девушка по имени названная проводницей Василисою, и лишь видит её отец Георгий, как не только бесов отсутствие замечает, так и себя, с бесами общение вершащего в забвение отправляет, будто обёртку сберегающую от сути какой наиважнейшей, и сам не ведает уже: что же за суть в нём такая была, а нам следует кое-что пояснить, покуда показаться может, будто так описывается банальнейшей влюблённости со взгляда первого сила; нет, не о том сказать следует, ибо отец Георгий менее любого из нас склонен в миг такой жизни своей бессонной, но заплутавшей и посему ни к какому бдению не приставленной, менее всего склонен теперь отец Георгий не только влюбляться, но и место в душе своей, бесами населённой, под любовь к девушкам модельным отводить, и к тому же сообщено только что самим отцом Георгием было, что он Марфу невестой бы назвал, ежели бы оженихался в мире этом, и потому забвение, отцом Георгием овладевшее, иначе описывать стоит, и мы бы описали давно словами верными. и не стали бы сначала одного впечатления созидать, дабы тут же говорить: нет-нет, это не то, что вы могли подумать, и к тому же откуда такие как мы можем знать о том, кто что подумать может, если сами слов подобрать не в силах нужных, и какое нам после этого всего доверие; но прежде чем суд последний не страшный, ибо страшный не читатели, но Господь вершит и выносит, а читатель лишь последний, да и то лишь до читателя следующего пытливого появления, которое всегда супротив окружающего случается, и прежде чем на самих себе крест ставить, ибо также в ведении сие Господнем находится, сказать следует о причине слов отсутствия верных, поскольку слова здесь не то, что происходит, а в ситуации странной этой словам опасть следует, листьям подобно, как и отец Георгий сам себя отбросил куда неведомо, но по ощущениям там будто и находился сызмальства, и без слов всяких остался перед Василисой; но если бы доверие нам вернуть удалось, мы бы произнесли такие слова опадающие: чрезвычайно напоминала Василиса Марфу видом своим и, с тем вместе, иконы лик Богоматери Казанской, и отца Георгия поразило ныне то, как Марфа может так с Богородицей в лике одном сходиться, и ведь не может, и не сходилась, а тут появляется из-за ширмы Василиса, и будто звено недостающее для событий последних в жизни отца Георгия Василиса эта, и не она важна теперь, ведь не граф Рязанов отец Георгий, хоть и на авось полагается как тот, и не Марфа важна здесь, а соединение это странное впервые тут, в студии этой нежданно явленное; и слова зазвучали, которые Николай через жизнь свою донести медлил, и сегодня, тоже ведь совпадение дивное, сегодня именно и передал: невесту себе небесную в жёны возьми; и глупость эта дивная о музе служения религиозного, и бесов в тишину погружение, остаётся в миг этот отец Георгий будто с собой наедине, но не с тем, кого знал и коему спать сам же не давал, не с тем, который тайну исповеди нарушил, Андрею всё про Марфу сказав и ангела подведя божеского, и не с тем, который под музыку ударную бесов безымянных в студию на фотосессию неведомую пришёл, но с собой только что сотворённым из ничего, ибо чем всё это как ничем стало вдруг, новый он отец Георгий, и в то же время понимает: именно таким он исстари и был, сам того не ведая, ещё до рождения своего быть может, и никакой тайны исповеди он не нарушал, ибо к Марфе ангел во сне явился для того лишь, чтобы она отцу Георгию о том рассказала, чтобы он Андрею о том поведал, чтобы через грех утаивания этого бесов к себе допустил, и в компании этой невидимой, упокой Господи душу раба Твоего Николая, в компании невидимой здесь оказался, и не просто сходство Марфы подметив с Богородицей по имени Мария, и чтобы перед этим всем знал весть странную, будто оракул, о невесте небесной; оракул язычество и муза язычество, пробует говорить про себя слова прежде ведомые новый отец Георгий, и спрашивает себя: а дальше-то что, и понимает как дело всё ни к чему не сводится, если только Василиса, на которой странно спасение замаячило для отца Георгия души, если только Василиса что, а кто же его знает, что там Василиса, и пока отец Георгий новый в тупике шагов первых оказался, следует Василису описать, ибо она готовилась там за ширмой, и было бы несправедливо фотомодели этой хотя бы в двух словах описания отказать, и хотя двух слов мало, соберём их по два, дабы обещание только что данное исполнить и чтобы красот каких банальных перечисления не множить сверх надобности, в стиле пушкинском, который он ещё у французов века семнадцатого черпал, и не говорить дабы: красотка молодая, по-английски не говорить чтобы: поклонница Киприды, или тем паче: нимфа радости, упомянём о коже смуглой, волосах тёмных, глазах карих, профиле около-греческом, губах бледно-розовых, косметики отсутствии, платье белом, на свадебное похожем, невесту напоминающем, но легче свадебного значительнее, ибо под ним тело просвечивает, нет, не свадебное платье, но туника лёгкая, поясом белым атласным подпоясанная, а со стороны левой на поясе бант огромный, сандалии греческие почти, до икры загорелой серпантином шнурков белых доходящие; я муза ваша теперь, отец Георгий, вновь звучит голос Василисы: по меньшей мере муза на время фотосессии этой; и хочется отцу Георгию спросить: а после фотосессии, но не спрашивает, памятуя об оговорке странной по меньшей мере, кивает лишь скромно, воспламенения в глазах лихорадочного гасить даже не собираясь: очень приятно, Василиса, меня Георгий зовут, отец Георгий; и глядит она на него так приятственно, будто всю жизнь его только и ждала, или, даже точнее так будет: будто никого, кроме него, в жизни своей никогда и не встречала; это работа такая у неё, себе говорит отец Георгий и кланяется едва, и Василиса неожиданно говорит: да, такая работа у меня, отец Георгий; но тут проводница Василису прерывает буднично весьма: мы же о другой одежде договаривались, проводница попрекает Василису, а та отвечает с улыбкой: разговор я ваш подслушала, и решила в музу подлинную обрядиться, будет аллегория этакая античного и христианского, или даже древнего и нового; и при слове нового обновлённый отец Георгий вздрагивает и сон свой о Завете Новейшем припоминает; ну ладно, говорит проводница, укоризны и досады даже не скрывая, ибо священник не желает журнала идею оригинальную поддержать, а Василиса своевольничает, и всегда-то так с людьми: задумаешь простое что сделать, как и оно лишь чудом к исполнению, да с искажениями значительными приходит, если приходит, потому как из людей сразу же своеобразие выпирать начинает отовсюду, будь оно неладно, и они тоже, будь все неладны; ну ладно, проводница говорит и к фотографу поворачивается: давай начинать уже, а там посмотрим; и отец Георгий с дивана поднимается: что от меня требуется, это он у фотографа спрашивает, но ему Василиса отвечает неожиданно: всё будет так только, как того вы захотите, покуда муза ваша я, а вы Господу служить вздумали; и какая же, говорит отец Георгий, была последняя ваша работа тут, если не секрет; а что же секрет, отвечает Василиса, я сидела с волосами развевающимися на мотоцикле большом харлей дэвидсон называется, и главный мотоциклист города нашего вёз меня в дали небывалые ковбоевые; а теперь значит муза служения религиозного, отец Георгий улыбается и у фотографа интересуется: мы вам разговорами не мешаем; нет, не мешаете, отвечает фотограф; но Васе доверьтесь сейчас и тогда мы быстрее всё сделаем; а я и не хочу быстрее, желает сказать отец Георгий, но Васе довериться очень даже желает также, и ничего не говорит, поскольку странно ему желание подольше здесь побыть, но ведь оно-то и понятно, скажет тот кому всегда всё понятно: отец Георгий новый опыт и совсем не травмирующий получать изволяет, а тут ещё и девушка не уродливая; да, если мы не можем к отцу Георгию в душу его обновившуюся заглянуть ныне, то давайте хотя бы посмотрим что же происходит в студии, а девушка муза Василиса открытая в платье своём лёгком всячески на отце Георгии перед фотографом начинает представления свои о том, какими музы действиями в древности художников вдохновляли и обольщали, представления эти свои осуществлять, и ничего отец Георгий у неё больше не спросит, после того как получил разрешение, что ему всё что угодно можно спрашивать, и знает когда, что ответят ему всё-всё, о чём спросить только изволит, и ничего он потому не спрашивает более, кроме того, почему родители Василису Василисой поименовали, на что та ответит сначала: не знаю, беззаботно и легко весьма, а затем, чуть лоб нахмурив, дополнит не знаю своё словами такими: кажется, мама сказывала, когда в роддоме была, по телевизору тамошнему показывали как раз мультфильм, Василиса Премудрая, что ли; Василиса Прекрасная, поправит отец Георгий, фильм такой художественный, сказка, и вообще ведь Василиса с языка народа муз, с греческого, не иначе как царица; да, я знаю, беспечно отзовётся Василиса, и во всех словах её лёгкость того голоса, из-за ширмы раздавшегося, звучать будет непрестанно, и смолкнет до перерыва отец Георгий, и лишь спрашивать будет: так, или: не так, на те указания в ответ, коими его Василиса и фотограф снабжать будут, и сложится представление у отца Георгия, будто это не его фотографировать изволили ныне, а Василису и лишь её, а священника так, для фона лучшего пригласили, и главного мотоциклиста в куртке кожаной с волком огромным на спине в пламени языках башку свою выставившего, тоже лишь для Василисы пригласили, и уйдёт отец Георгий вскоре, как ушёл мотоциклист, и придут другие, лучшие да известнейшие люди города, а Василиса будет менять наряды в студии этой или в другой подобной; а в этой отец Георгий побывал на барном стуле, Василиса на коленях стоя, колени ему обнимала, отец Георгий побывал на полу, и Василиса, над ним возвышаясь, призывала его свысока последовать за ней в страну служения религиозного, и много чего ещё было, а фотограф всё это фотографировал и фотографировал, и отец Георгий сносит это всё не без приятности, поскольку всё это время доступной ставшая муза не то чтобы вдохновение вселяла, но касалась отца Георгия всячески, и мы могли бы подумать, как могли фотограф подумать и проводница подумать, будто отцу Георгию приятно особо от того, что модель его касается всячески, то коленом, то грудью почти обнажённой, лишь тканью тонкой сокрытой прозрачной, то рукой с кожей нежной, то волос прядью завитой, можно было бы подумать, что священник млеет и в преддверии греха прелюбодейственного находится, и хотя достаточно сурова ткань чёрная одеяния его, но пропускает она касания эти все не хуже, но сильнее даже делает их будто, так можно было бы подумать, ежели не знали бы мы: как сильно парализован в миг сей отец Георгий новизной, в коей посредством образа Василисиного оказался, и не знали если бы: как не знает отец Георгий, что ждёт его ныне, ибо со всей определённостью ясно ему, что старого не будет уже никогда, а что нового в новизне грядущей, не ведает, и даже предположить не может отец Георгий, и странным это ему представляется: будто день сегодняшний, значением небывалым полнясь, при этом к ожиданию участливому и действие всяческое парализующему призывает его, отца Георгия, и так это или кажется ему это так, будто в руках этих ухоженных и смуглых, с кожей молодой упругой музы его, судьба его, так же открыто, легко и играючи, доверчиво как голос её, решаться запросто может, и надо лишь подождать, и он ждёт, чего не ведая, а их фотографируют и фотографируют, и затем фотограф говорит: давайте перерыв сделаем, перекурить надобно; а за окном сумерки скорые для дня осеннего брезжат; а вы не курите, фотограф к выходу направляясь у отца Георгия спрашивает, на что проводница отвечает ему: нет, священники же не курят, но отец Георгий для себя неожиданно прерывает её, столь во всём уверенную и книг давно не читавшую: обычно да, не курю я, но сегодня, если вы меня сигаретой угостите, я бы покурил с вами, ибо необычно здесь всё весьма; и фотограф отвечает: конечно, пойдёмте, и они выходят в коридор, где холодно довольно в сравнении со студией, софитами нагретой и прочими жаркими делами страстными, а в коридоре под лай собаки из-за двери железной отец Георгий закуривает сигарету недорогую весьма, и дым через нос без привычки выпускает случайно, а фотограф его о всяких вещах спрашивает, какие люди, с церковью не связанные, завсегда у священнослужителей рады повыспрашивать, ежели только не на службе, за пределами храма то есть, вблизи себя, оных заприметят, и на вопросы такие отвечает отец Георгий, поскольку слышал их и отвечал на них тысячи раз уже, и даже катехизиса не надобно на эти вопросы, жизнь священника сама катехизисом таковым запросто помимо книг всяческих делается, будто прихожанам сразу что-то в священнике любом ясно, а что-то никогда не ясно, и в первом и во втором столько чепухи всяческой намешивается, и она у всех одинаковая какая-то; а про фотографа этого сказал бы отец Георгий, что он, как и все остальные, кто вопросы такие задавал, но лишь тактичнее что ли, большинства других, и сам отец Георгий, будто бабочка порхающая другим насекомым о гусеницах и куколках рассказывать изволила, легко и с улыбкой, докуривает почти, и спрашивает о количестве сделанных уже кадров, и фотограф отвечает, что будет кадров не менее двух тысяч, и тогда отец Георгий интересуется: а сколько же будет в журнале фотографий; одна или две в случае лучшем, говорит фотограф, но если две, то одна крупно, а другая мелко; и они заходят в студию обратно, лай собачий, за спиной раздающийся, дверью входной заглушая, и фотограф спрашивает: Васенька, готова ли ты, но нет музы отца Георгия вновь, и начинает даже бояться отец Георгий будто и не было никого, и всё это ему привиделось, но говорит из-за ширмы Василиса: нет ещё не готова, сейчас, сейчас, и зовёт отца Георгия: отец Георгий, пройдите ко мне; и отец Георгий, пока фотограф с проводницей на мониторе больших размеров, прямо в прихожей стоящем, снимки какие-то обсуждают, приподнимает ширму и оказывается в той части студии, о коей до сего времени лишь догадываться мог.