Михаил Богатов - Имя Твоё

Отец Георгий идёт на остановку, и не думает, упорно не думает, и не потому как думать не желает, а потому что не думается и всё тут, и непонятно даже думаться зачем, и всегда так бывает, когда не думается, а ныне особенно так, и только ждёт неопределённого чего-то от предстоящего мероприятия, будто сейчас желания должны его исполнится, а какие у него такие желания имеются, которые хотелось бы ему исполненными видеть ныне, он тоже не ведает, и получается, будто предстоящее ему, помимо желания исполнений ещё, и сами эти желания придумать должно, хочется захотеть и затем исполнить хотимое, и немного глуповато это, понимает отец Георгий, но на понимание это несмотря, выглядит он в случае лучшем растерянным, а вообще-то глуповатым и выглядит, и что ему ныне за дело до того как кто выглядит, а ведь место, куда направляет его троллейбуса городского путь рогатый, не иначе как то, где выглядеть значит всё, но и о том не думает он, лишь мелькнуло видом из окна, будто таким растерянным представит он священника на фотографии в виде самом что ни на есть непосредственном, но это так, вид из окна, а внутри, в троллейбусе то есть, место свободное, и ехать долго, и садится отец Георгий, друга своего или недруга не благословивший в путь самый последний, ежели мерками мирскими мерить, и даже не думающий об этом, не печалящийся и вообще ничего об этом не делающий, садится он на место освободившееся, а рядом с ним, возле окна сидит девушка молодая, а напротив девушка немолодая, женщина лет от тридцати до сорока, немолодая, но молодящаяся весьма, и видит отец Георгий, что обе незамужние они, и снова видом из окна удивление испытывает оттого, что как-то сразу он подметил это: колец нет на пальцах, у молодой колечко есть на пальце безымянном, но на руке другой: возьмите меня если сможете, а у молодящейся уже нет этого кокетства ненужного, но не об этом отец Георгий и бесы его даже замолкли, а о чём же, а о том, как смотрят они друг на друга, молодая никак, не хочет глядеть, и только так и смотрит, с мимолётным интересом на священника глянула и снова в окно, затем очки тёмные с волос на глаза снова надвинула и стала разглядывать соседку напротив, и неспроста, а в ответ на взгляд той вызывающий, и предмет этой битвы, взглядами свершаемой, невыносим стал предмет этот для отца Георгия, потому как невыносимо стало сидеть здесь и ехать куда-то, и не потому что спать хочется, и не потому что Николай позади скончался или кончится вот-вот, и не потому что едет на дело постыдное для себя прежнего, если мерками теми, коих уже нет, но которые жизнь выдерживать помогали прежде, мерить, а потому как раз, что всё это исчезло вмиг, будто и не было, и стала душа отца Георгия ареной борьбы этой, и бесы даже посторонились, хотя, гости незаконные, гостям всяким рады они, а таким: две барышни сразу, тем паче рады, исчезло всё для отца Георгия, и видит ненависть и зависть нескончаемые и неизбывные во взгляде женщин этих друг на друга, и хочется сказать: нет, не так, так не надо, надо по-другому, ты, молодая, чем гордишься ты так, тело твоё, внимание привлекающее, тебе ли оно принадлежит, и твоя ли заслуга во владении телом этим, нет, не говори здесь про диеты разностные и про моду, блюдёшь которую непрестанно, о другом я, о молодости тела твоего, к себе цветком, пыльцу расточающим, призывающим всех пчёлок похотливых в трудолюбии своём, молодость эта не твоя, а ты полагаешь твоя будто, и душу свою выстраиваешь истине этой лживой под стать, и страдать будешь весьма впоследствии, так, как вот эта спутница твоя, что напротив, страдает, она также душу формировала, но молодость ушла, а душа молодится, и потому зло остаётся от разрыва этого, и желание разве что отомстить за обман, но никто не обманывал её, телу телово, а душе душевное, иначе удушливо будет, но нет же; хорошо если так всё, но напротив сидящей говорить иное следует, с ней уже так не выйдет, и лучше вообще не говорить, ей не разговоры нужны, потому что душевного нет в душе её никакого, помимо того, что телом её ухоженным, воистину; сколько усилий по сравнению с заботами молодой в ухаживании сём, нет ничего, помимо телом подтверждаемого, и чем менее тело подтверждает, тем мертвее слова, и по тому как женщина молодая с женщиной молодящейся друг на друга смотрят, взглядом не удостаивая прямым, видно отцу Георгию: женщина лишь для женщины глядит и выглядит, и дело это их надёжнее, чем всей Церкви дело, и безвылазно оно, и никакой Господь через это болото не проберётся, и не будет даже в него вступать, найти невесту Небесную, в жёны взять невесту Небесную, всплывают в виде таком слова Николая, всплывают и тонут, потому что две, напротив друг друга сидящие, не дают ничему плыть, возле них утонуло всё, даже непотопляемое, а я-то что, спрашивает отец Георгий, или у него спрашивают, безмолвно застывшего здесь, на сиденье этом, напротив него место свободное, я-то что запамятовал и уцепиться не могу: я, отец Георгий, служитель при Церкви Святого Иеронима, у меня не то что бы вся жизнь впереди, но ведь не помирать же мне сегодня, а провести её следует чинно и достойно, и у меня привязанности сердечные имеются, и пусть служба не позволяет им отдаться, но они же имеются, значит, я живой, и всё хорошо у меня, и не стоит на эту непролазность жизни тёмной глядеть, жаждет уцепиться за это отец Георгий, да никак не получается, и будто рукой на себя машет, в место пустое напротив, сиденья коричневого обивку дерматиновую взглядом упорно вцепляясь, будто там ныне врата откровения чьего-либо отвориться должны: да, не так всё, я человек потерявшийся, согрешивший в степени небывалой, от себя утаил то, что от Господа утаить вознамерился, бесы в душе моей, и не сплю уже длительно, но и за это уцепиться отец Георгий не может, пасть в свою покаянность не способен, и хотя никогда не способен был, а теперь вот надо бы как никогда, но снова не способен, и всё тут, и хотя бы бесов услышать, но нет, не слышит, всё притихло, лишь троллейбуса гул, позади по телефону кто-то громко говорит, кто-то с живым человеком тут же перекрикивает остальных, и всё вокруг шумит и полнится шумом, но отец Георгий тишиной воплощением вдруг воли собственной супротив сделался, и не покоится в тишине этой, а вдруг разом всё это в себя вмещает, и никто вокруг не вмещает, покуда заняты все делами своими и остального не замечают, а он всё это вместил, и не за что уже хвататься, когда всё в тебе окружное себя нашло, тебе пусто, а помимо вмещённого нет ничего и не было, Господи, говорит отец Георгий, Господи Иисусе Христе, помилуй мя, а вместо Господа помощи спасительной лишь шум, и взгляд немолодой на него нескромно заинтересованный, и если не так, то отец Георгий говорит иначе: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного, и слов больше, но слов и не больше того, и тогда уже девушка рядом что, плечом тела молодого к плечу тела священнического, тоже, взглядом напротив сидящей увлекаясь, на отца Георгия смотрит, он этого не видит, но чувствует очков чёрных больших обращение к нему, на ухе чует, на носу, всем профилем чует, глаза закрывает: Господи, помилуй, и не слова больше, и та, что молодая говорит: вы выходите, говорит молодая, а отец Георгий не отвечает, и та, что молодящаяся усмехается, то ли потому, что священники мужчины странные, что и доказывать не требовалось, ведь она молодящаяся и телом своим молодым преданная непонятно какому бытованию растительному и мстительному, она даже за священника замуж не вышла, попадьёй не стала, то ли потому усмехается, что у молодой что не получилось, спросила и не забегали перед ней, сучкой молодой, как обычно, внимания не обратили даже, и тогда священник молодец, он хоть и неперспективный, зато с ней заодно, священники вообще заодно со всеми старухами, но молодящаяся об этом старается не думать, она же не старуха какая там, она ещё как может, и тогда торжеством взгляд преисполняется её, если так всё; но отец Георгий не думает ничего, а ощущает все мысли эти женские, чьи тела рядом нынче, и настолько остро касаются они его теперь, что нет возможности ответить, как в лесу заблудился, и кричать бесполезно, или как морочный сон, коего опасался отец Георгий не так давно, пока бесы сами не пришли въяве: когда спишь, а мнится, будто не спишь, желаешь силу эту скинуть с себя, а ни рукой пошевелить, ни слова вымолвить, лишь пережидать, но тогда хоть ведаешь куда пережить можно, в бодрость проснувшуюся, а ныне нет, не проснуться, ведь всё наяву, да ещё как наяву, явнее нет ничего и не было, тела эти, молодые и старящиеся, собой гордящиеся и других презирающие, и не было ничего, и не будет на земле этой никогда, это та глина, из которой Господу и служителям его месить человека надо, но месиво это заведомо никогда не окончательное, и стоит Господу руку формирующую опустить, как тут же всё снова блинчиком грязи размягчённой обернётся, и едва губами выговаривает: нет; что-что, молодая спрашивает и уже заговорщицки на немолодую глядит; нет, снова шепчет отец Георгий всё также, еле-еле, взгляд теперь с трудом огромным переводя на молодую, а у неё очки на пол-лица, и видит себя, невыносимое зрелище, так вот какое оно, мира вместилище нерадостное, так о себе думает он с содроганием отворачиваясь, не вполне, так лишь, что взглядом упирается в немолодую, а та, с симпатией улыбки, молодой не подмигивает чуть ли, и обе они улыбнулись друг другу, или показалось так, однако молодая говорит: а что нельзя сразу было ответить, и отец Георгий беззащитно снова зрит на неё, будто ребёнок провинившийся, но то от растерянности лишь, никакой вины нет и быть здесь не может, уходит молодая, и заходит чета стариков, и тогда отец Георгий придвигается к окну, и напротив молодящейся оказывается, и вместо спинки сидения, перед ним шея женская, к разрезу грудей ведущая, и шея эта великолепна, ибо знает отец Георгий как старится тело женское в местах взору доступных в очередь первую: руки старятся и шея старится, а здесь руки нет, не видит, может увидеть, но не желает, и потому не глядит, а шею да, может не видеть, но взора не отвести, надо выбираться, Господи, говорит он, Господи, отпусти меня от наваждения мира твоего, устал я, Господи, и тут всё исчезает наваждение, но не покидает мира отец Георгий, и потому не следует думать, будто как в сказке фея, здесь Господь, явился, и стало хорошо всем, нет, наваждение исчезает: перестаёт отец Георгий вместилищем быть, это да, но бесы, бесы снова усиленно начинают плясать и громче прежнего многократно, и тогда отец Георгий вспоминает зачем он, не вообще, а сейчас зачем и куда едет, и тогда поднимает отец Георгий взгляд свой с шеи на лицо её, и тогда улыбается отец Георгий, и тогда улыбается она отцу Георгию в ответ, но улыбка её не невинна, но улыбка его не невинна, у неё удивление и приятность, у него бесы и нечестивое желание пользовать то, что от мира воли собственной супротив ныне только что вызнал, будто Господь отречения миги чередует с отведением взгляда Своего, глядит на отца Георгия, и тогда отец Георгий слова не скажет, не может ибо, чувствилище мира, и мира такого, где Господу не воссиять никогда, отведёт взгляд от отца Георгия, и будто можно ныне священнику мир сей пользовать как пожелает, но ни желать, ни пользовать отец Георгий не будет, а бесы в душе его будут, и те, чьим чувствилищем делается отец Георгий в миги взгляда пристального, у них всё иначе бывает, они нагрешат и в аскезу, а здесь: аскеза обрамлением непременным для греха делается, и тогда помимо улыбки, улыбкой ответной удостоверенной, отец Георгий кивает зачем-то, не знает зачем, кивает и всё, шире улыбка у попутчицы случайной, и ни следа гнева, и желания отомстить спутнице своей молодой нет ныне в очаровании существа этого прекрасного, перед ним девушка молодая и прекрасная, смущённая от кивка этого священнического, нет, не священнического: мужского и всё тут, и невольно глаза от скромности природной к окну отводит, и откуда эта скромность у тела бывалого берётся, она вросла в тело, и будь спутница эта шлюхой последней в прошлом, не к здоровым пришёл я, скромность девичья, когда одна на один с мужчиной, тут как тут, вот ведь, и надо бы её приструнить и себя осудить, но отец Георгий взгляд тоже к окну поворачивает, соглашаясь будто с правилами игры, ею навязываемыми, и тогда она снова на него смотрит, следующий шаг сделан, и кажется сейчас вот-вот, и скажется что-то, но отцу Георгию выходить, и ей тоже выходить, и выходят они из троллейбуса, но расходятся в стороны различные, ибо отцу Георгию пока ещё не совсем ясно куда ему идти, а его встретить должны на углу, где магазин книжный находится, и он следует к магазину, а спутница его молодящаяся, ещё раз оглянувшись, исчезает из вида совсем.