Лайош Мештерхази - Великолепная рыбалка

28 августа.Будь я этнологом, была бы у меня прекрасная тема для диссертации: возникновение географических названий. Мифология географических названий в древнем обществе; гуманитарная функция названия; культовая роль названий в отношениях между человеком и природой. Я заметил, какое значение в нашей рыбалке приобрели данные нами названия: Первый прорыв, Кисель, Рожок, Божье Око, Четки, Воронка. Нам было бы гораздо тяжелее вспоминать наше ночное приключение, если б в памяти у нас не осталось ничего иного, кроме темноты, сопротивляющихся нашим усилиям камышей, грязи и комаров. А я даже от всего этого заболел. Но нас, как заклинанья, спасли названия — они были нашими, продолжением наших существ, обозначением нашего пути. В тайну этих названий мы посвятили майора, нового члена нашего общества. Да, общества. Сержант и я — герои вчерашнего похождения. Первобытное общество: два человека против природы. Два человека против неизвестного. И к тому же два человека, связанные общим хобби. Не пристрастием, а именно хобби, своеобразной формой существования. Пристрастие, как говорят психологи, активный отдых, отключение или переключение энергии. Хобби — напряженнейшая концентрация энергии. Хобби — ностальгия, тоска по человечности людей до потопа, желание создать из грязи жизнь!

Наше первобытное общество, сержант и я, а с нами и новичок, которого мы должны во многое посвятить, майор, вспоминало о пройденном вчера пути, и не было следа вчерашних страхов и терзаний. Их не было, потому что мы назвали места волшебными словами, не сговариваясь, обозначали вчера возникшим названием. Мы говорили Божье Око, и это был наш глаз, это были мы. Простите за сравнение: кобель отмечает, подняв ножку, места, куда он хочет вернуться, которые он считает немножко своими; человек дает этим местам названия. Очевидно, это и есть особенность человека, его индивидуальная и общественная особенность — клеймить места словом. Я наблюдал за майором, который признался мне, что не умеет плавать, может быть, даже страдает водобоязнью, я наблюдал: когда мы произносили название какого–то места, его лицо прояснялось, словно он думал: «Ах вот как, ну это совсем другое дело». Раз есть название, значит, это не вода, не камыш, не первобытный лес, и мне не страшно.

Хочу затронуть, хотя бы схематически, еще одну тему: философия в качестве второй сферы интеллектуальной деятельности, если сравнить ее с мифологией, почти обесчеловечивает. Философия как бы снова приподнимает вуаль над таинственным, непознаваемым туманом. Именно так, это не путаница в формулировках: приподнимается вуаль, на которой мифология колдовски нарисовала чудесный очеловеченный пейзаж, а за вуалью таится бездонная темнота. Философия ссылается на вещь в себе, познать которую мы никогда не можем. А в сфере мифологии мы лишь даем названия тому, чего мы не можем познать...

Если я проживу до ста двадцати лет, то, может, у меня когда–нибудь найдется время прочитать этот мой дневник и даже написать на его материале диссертацию. Проф утверждает, что я создан в манере «человека Ренессанса», как раз сегодня он говорил об этом.

Но давайте по порядку. В первой половине дня полуторачасовая репетиция с камерой. Первое впечатление, что цыганка действительно красивая женщина. Второе, что она не принадлежит рыжему моряку, она, видно, любит хоженые и легко проходимые дорожки. Они мгновенно столковались с латиноамериканским красавчиком. Маленькое общество из семи человек в Санатории, не говоря ни слова, приняло это к сведению. А может быть, просто уступило силе. К парочке третьим примкнул бывший боксер. По-видимому, речь вовсе не идет о menage en rois [2] Любовь втроем (франц.) , кажется, бывший боксер человек семейственный и любит домашнюю кухню. Цыганка занимается хозяйством. (Интересно, что из всех построек они выбрали крестьянский дом.) Ну а рыжий моряк, о котором я подумал сначала, что во время долгого пути он вступил в связь с цыганкой (моряк вошел в контору с видом покровителя женщины), оказался человеком ветхозаветного склада. Он достал одеяло и спит на нем в полном одиночестве на террасе виллы, под открытым небом. Сидит на одеяле и читает Библию. Ест он и пьет только то, что приносит ему цыганка. Отдельно от других живут близнецы из Восточной Азии. Целый день они готовят себе чай на костре перед большим камышовым шалашом, сидят и молчат. А может быть, это их манера общения: оба молчат об одном и том же. Своеобразный тип — крестьянин. Он, пожалуй, одинок, ведь ему даже поговорить не с кем, но и в своем одиночестве он существо общественное. И это постольку, поскольку он ходит туда-сюда, словно занимается целенаправленной деятельностью, за всем наблюдает, ко всему присматривается, все хочет основательно узнать — для себя.