Владимир Караев - Частный доктор

«Вверх иногда означает вниз! — шепнул Суфлер. — Ты должна захотеть остановиться! Захотеть так, как никогда и ничего не хотела! Только остановись, и тебе помогут».

— Я хочу! — крикнула про себя Сандра. — Я требую остановиться!

И ничего! Только еще больше распахнулась черная трещина рта дирижера, а волосы перестали клубиться возле его головы, с черным шипением устремились к ней, и концы их набухли змеиными головами.

Сандра почувствовала, как просыпается, поднимает голову ее гнев. Гнев боя. Гнев, превращающий ее в валькирию, несущую смерть в извитых до душной узости ночных переулках Хеврона и Газы. Гнев берсеркеров, грызущих край щита в кровавую пену и презирающих смерть.

— Слышишь, ты, козел! — проорала она. Гнев вернул ей голос, перекрывший рев музыки. Палочка на мгновение дрогнула. Смычки дернулись, теряя ритм, не к месту пропел хрипло тромбон, заполошно ударили литавры. — Я, Сандра, идущая на смерть, презираю тебя, понял?!

Она вдохнула полной грудью, и воздух ворвался в легкие, наполняя их до отказа. И только когда она, грудная клетка, была готова взорваться, Сандра посмотрела прямо в бездонные, как безлунная ночь, глаза дирижера и прокричала во всю свою силу, разрывая голосовые связки:

— Я! Никуда! Не иду!!!

Дирижер хрипло завыл, щель рта разошлась, откидывая черепную крышку назад и обнажая черноту пропасти на месте мозга. Давление черно-белых спиралей уменьшилось, и Сандра зависла без движения. Ни вверх, но и не вниз.

— И что теперь? — воззвала она отчаянно к Суфлеру. — Что теперь?!

Суфлер молчал.

— Достала эта классическая муть! Roll over, Beethoven!

На сцене одним длинным прыжком из неведомых кулис оказался огромный негр. Красная бейсболка козырьком назад. Толстая, в два пальца и три оборота золотая шейная цепь. Три бугристых белесых рубца — след когтей? — перечеркивают левую щеку. Белоснежная майка с низким вырезом и надписью «Белый мир — отстой!» открывает мощную, отливающую машинным маслом грудь и бугры бицепсов. Даже широкие треники не могут скрыть мощные мышцы ног.

— Достал! — кричит негр. — Достал! Пошел вон, ублюдок! И это говорю тебе Я!!!

Мощный пинок сметает дирижера с пульта, мгновенно занятого рэпером.

— Я! Меня знают все! Я это…

Одним движением он рвет на себе майку. По черному торсу бежит красная татуировка: «360 J» [25] Триста шестьдесят джоулей — максимально сильный разряд дефибриллятора, удар электрическим током для восстановления сердечной деятельности. .

И она именно бежит! Как бежит рекламная строка по экрану на фасадах домов. Сандра, не отрываясь, завороженно смотрит на ее бег. Полоса стремительно вьется вокруг черного торса. Из красной становится раскаленной, наливается белым пламенем.

Негр простирает руки вверх. Низкий дрожащий рык рвется из груди.

Татуировка взрывается ослепительной водородной вспышкой, уничтожающей мир вокруг. В ее белом пламени тонут танцующие пары, танцевальная зала, безлюдный оркестр и его страшный дирижер. Тонет и Рон, и сама Сандра, тонет все. Тонет безмолвно, безболезненно и безвозвратно.

Вновь армейская пропитанная сыростью палатка, обезличенная множеством прошедшего через нее служивого люда. Все так же неустанно бурлит чайник на исцарапанной столешнице походного стола.

Сандра открыла глаза. Низкий брезент потолка. Рассеянный серый свет наполнял палатку сумраком. Огонь буржуйки погас, и она остывает с хрестоматийным тихим потрескиванием.

«Откуда свет? — мелькнула мысль. — Ведь нет окон».

Взгляд вокруг, по сторонам. Она лежала на армейской раскладушке, поверх серого казенного одеяла с легким запахом дезинфектанта. Сандра села, опустила ноги на земляной пол. Кровать под ней привычно и лениво откликнулась ржавым скрипом, больше по служебной обязанности, чем по необходимости.

Давид и Рон все так же сидели верхом на стульях, каждый на своем месте, словно не было ни бала, ни залы, словно ничего не произошло.

«А ничего и не произошло», — вернулся Суфлер, и Сандра радостно улыбнулась.

Он был сейчас единственно близким ей… кем? Человеком? Духом? Галлюцинацией? — Она мысленно махнула рукой. Не имеет значения! Он был сейчас ее единственным другом, и лишь это имело значение.

Они не отводили взглядов от ее лица, следили за каждым движением глаз, за каждым напряжением — вольным или нет — мимических мышц, за мимолетностью морщинок. Чего ждали? Что они искали и что надеялись от нее получить?