Владимир Хачатуров: Частный детектив Илья Муров

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА

повествующая о характере, житейских

привычках и увлечениях нашего героя

Внекоем подмосковном городке, чье название читатель вряд ли запомнит (Мологжа, например, или Колонец), жил да был один из тех ранних пенсионеров, которые именуются у нас отставниками. Звали этого отставника, насколько нам известно, Илья Алексеевич Муравушкин, и все его имущество заключалось в старом рассохшемся домике с мезонином, древнем «Урале» о трех колесах, дышащем на ладан «жигуленке», собранном еще итальянцами, да в корочках пенсионера Министерства Внутренних Дел. Щи да каша, – чаще пшенная, нежели гречневая, – мясо для домашних пельменей да снасти для свежей рыбы, собственноручно выуженной без всяких там браконьерских изысков, вроде сетей, острог и динамита, бензин для машины и мотоцикла, и дрова на зиму поглощали почти всю его пенсию. То же, что оставалось, тратилось неизвестно на что. Вернее, ни на что не тратилось, просто утекало между пальцев, тем более, что течь особенно было нечему. В будни он щеголял в камуфляжного цвета поддевке, латанных калифорнийских штанах и военного образца обувке. В праздники, к каковым можно смело отнести ежемесячные поездки в один из московских сбербанков за пенсией, он облачался в белую накрахмаленную рубашку и двубортный с широкими лацканами костюм, купленный лет пятнадцать назад по случаю тринадцатой зарплаты. Вместе с ним тяготы его отставного существования делила его тетка – худая, прямая и неприветливая старая дева лет шестидесяти восьми, и молодая племянница, доставшаяся ему в наследство от безвременно почившей сестры. Возраст нашего отставника колебался возле полувековой отметки (порой с утра, отдохнувшим, умытым и свежевыбритым, он выглядел не старше сорока пяти; вечерами же, после рыболовной зорьки, ожесточенных баталий с колорадским жуком и нескольких партий в домино с соседями, – тянул на все пятьдесят четыре неутешительных года). Сложением он был крепок, коренаст, широколиц, широкоскул, обладал небольшим начальственным брюшком. Брился ежедневно, раз в неделю парился в собственной баньке, вставать привык в самую рань и был заядлый рыбак.

Досуга у Ильи Алексеевича практически не было: время свое он делил между огородом, рыбалкой и чтением детективов, к которым пристрастился в результате несчастного случая, когда, пытаясь установить телеантенну, сверзился с крыши собственного дома. Сломав два ребра и повредив правую ногу, наш отставник был вынужден почти целый месяц проваляться в постели, и мужествовать с болезнью ему помогали не философские сочинения общепризнанных мудрецов, утешиться коими он пытался с момента своей отставки, а именно детективы. Однако и, восстав с ложа хвори, читать детективы, Илья Алексеевич не отвадился. Даже напротив, мало-помалу этот малоподвижный вид деятельности настолько захватил его, что он стал пренебрегать двумя основными своими обязанностями: рачительного хозяина и удачливого рыболова. И так далеко зашла его страсть к этим детективам, что, дабы обеспечить оную как можно большим количеством сего чтива (а надо сказать, что публичные библиотеки наш отставник недолюбливал за чрезмерную строгость тамошних нравов, а вельми паче за очереди, в которых приходилось томиться ради того, чтобы взять на недельку вожделенный томик Рекса Стаута или Дэшила Хэммета), он продал свой мотоцикл, на котором совершал рыбацкие набеги на окрестные водоемы, и таким образом собрал у себя в комнате многие сотни томов, томиков и брошюрок, повествующих в основном о трудовых подвигах частных сыщиков. Больше всего он любил сочинения знаменитого Микки Спиллейна – за блестящий функциональный стиль, фразеологические неожиданности, замысловатые в своей лихости диалоги и прочувствованные описания любовных сцен.

«Глухой стук головы об пол донес до меня весть, что пули попали в цель».

«Я поймал своим 45-м и вдребезги разнес ему череп».

«Он перевел дуло на мой живот.

– Ты влепил мне пулю в кишки. Теперь попробуй сам. Только тронься с места, и я разнесу тебе башку».

«Она вернулась вся влажная, пахнущая женской прелестью. Никаких лишних движений, каждый жест был продуман заранее, отрепетирован годами упорных тренировок: не такие мы с ней были люди, чтобы заниматься любовью с бухты-барахты. Мы медленно раздели друг друга, каждый делал, что хотел: я пил чай, а она нетерпеливо двигалась подо мной, мечтая об осуществлении своих желаний. Нашла время мечтать, подумал я с мягким укором, – кончать пора. Звякнул звонок и мы распались на составные элементы нашей страсти: на нее, на меня и на Эроса…»