Алистер Маклин: Частный детектив Выпуск 4

3 мая 1958 года.

Если можно назвать офисом деревянный вагончик размером два на три метра, установленный на четырехколесном прицепе, считайте, что я сижу в своем офисе. Торчу здесь уже четыре часа. От наушников болит голова, а с болот и моря надвигается мгла. Но даже если бы мне пришлось провести тут всю ночь, я поступил бы именно так: эти наушники – самая важная вещь на свете. Они – единственное средство, связывающее меня с миром.

Питер должен был выйти на связь три часа назад. Рейс из Барранкильи на север – дальний рейс, но мы уже добрую дюжину раз летали туда. Три наших старых самолета ДК находятся в отличном состоянии благодаря неустанному и тщательному уходу за ними. Пит – прекрасный пилот. Барри первоклассный штурман. Прогноз погоды на западно–карибском побережье самый благоприятный. А время, когда начинается сезон тропических циклонов, еще не настало.

Нет ни единой серьезной причины, объясняющей, почему они не вышли на связь несколько часов назад. Возможно, пропустили время сеанса из–за того, что отклонились на север в направлении Тампы – места их назначения. Может быть, они нарушили мою инструкцию о длинном перелете через Юкатан Страйт и вместо этого махнули прямо над Кубой? С самолетами, пролетающими в эти дни над охваченной войной Кубой, может случиться все что угодно. Нет, непохоже. Я подумал о грузе, с которым они летели, и это показалось еще более невероятным. Когда дело касалось риска, Пит осторожнее и предусмотрительнее меня.

Из угла офиса, где стояла рация, доносилась тихая музыка. Рация настроена на какую–то станцию, говорящую на английском языке, и уже вторично в этот вечер певец пел под гитару народную песню о смерти то ли матери, то ли жены, то ли любимой. Я так и не понял, о ком он пел. Песня называлась «Моя красная роза стала белой». Красный цвет символизировал жизнь, белый – смерть. Красный и белый – цвета трех самолетов нашей Транс–Карибской чартерной службы, занимающейся доставкой грузов на дальние расстояния. Я обрадовался, когда песня кончилась.

Мой офис не перегружен вещами: не считая рации, там только стол, два стула да картотека наших клиентов. Ток к большой рации подведен силовым кабелем, пропущенным через дырку в двери и, словно змея, извивающимся по траве и грязи до главного терминала, находящегося в одном из углов бетонированной площадки. Да, совсем забыл: в офисе еще висит зеркало. Элизабет повесила его в тот единственный раз, когда навестила меня здесь, а я так и не удосужился снять его со стены.

Посмотрев в зеркало, я понял, что этого не следовало делать: черные волосы, черные брови, синие глаза и бледное, измученное, напряженное лицо сразу же напомнили о том, как отчаянно я нервничал. Я отвернулся и уставился в окно.

Это едва ли было лучше. Единственным преимуществом представшего перед моим взором вида было то, что я уже не мог видеть своего лица. Но не видел и ничего другого. Смотреть из окна вагончика даже в самые лучшие времена не на что: впереди на многие мили тянулись пустынные, унылые, плоские топи, простирающиеся от аэропорта Стенли Филд до Блейза.

С сегодняшнего утра в Гондурасе начался сезон дождей: тоненькие струйки воды непрестанно скатывались по стеклу единственного окна офиса. Низкие, растрепанные и гонимые ветром тучи низвергали с неба косой дождь, и от пересохшей земли поднимались густые испарения, превращающие мир за окном в какую–то серую и мистическую нереальность.

Я снова отстучал позывные. Результат был, как и в последние пятьсот вызовов. Молчание. Я изменил частоту, желая убедиться, что с приемом все о'кей, и, услышав шум голосов, треск статического электричества, пение и музыку, снова перешел на заданную частоту.

Этот полет – самый важный из всех, которые когда–либо совершали самолеты Транс–Карибской чартерной службы. Потому и надо торчать в этом крохотном вагончике и бесконечно ждать, когда доставят запасной карбюратор. А его все не привозили. Пока нет карбюратора, красно–белый самолет ДК, припаркованный в пятидесяти метрах на площадке перед ангаром, мне так же необходим, как очки от солнца в этот дождливый день.

Нет сомнений, они уже вылетели из Барранкильи. Первое известие я получил три дня назад, когда прибыл сюда. В закодированной телеграмме не упоминалось о том, что им грозит какая–либо опасность.