Владимир Караев - Частный доктор

— Скажи, наша радость, — он улыбнулся ей своей прежней непревзойденной, светлой улыбкой, — что, по-твоему, означает «здесь»?

— Здесь? — Сандра обвела глазами палатку.

Мокрый брезент, монотонный шум дождя, чайник, кипящий без огня на исцарапанной походной жизнью столешнице.

— Здесь — это место, в котором мы находимся. То место, в котором нет «сейчас».

— Умница! — вновь его улыбка, от которой ей стало невыносимо тоскливо. Улыбка принадлежала ее миру, и ей не было место «здесь».

— Поэтому мы определяем, каким будет наше «здесь»!

Музыка обрушилась на нее, словно тигр из засады. Поток из белых, шуршащих платьев и черных фрачных пар подхватил ее, понес стремительно за собой, чтобы, схлынув, оставить в центре огромной залы и закружить вокруг в кипящем кружевами венском вальсе.

— Как тебе такое «здесь»?

Она подскочила от неожиданности. Рон стоял за ее спиной и старался перекричать торжествующие скрипки.

Зала была необыкновенно хороша. Закинутые ввысь своды потолков, небесная и розовая цветовая гамма ампирных росписей, в золотом блеске бесчисленных завитков и с неизбежными амурчиками и ангелочками, страдающими развернутой формой детского ожирения. Но даже они не могли лишить залу ее странного очарования.

— Как тебе такое «здесь»? — подмигнул он, повторяя вопрос.

Сандра лишь растерянно пожала плечами.

Музыка вдруг замерла. Пары остановились и, держась, словно школьники, за руки, выжидательно смотрели в сторону оркестра.

Дирижер, статный высокий красавец — фрачная пара, тугая манишка, седая растрепанная грива в стиле «Эйнштейн элегант», — требовательно постучал палочкой по пюпитру По зале пробежала волна робких, спешных покашливаний, предвестница концертной тишины.

— «Торсад де пуант» [23] Торсад де пуант — тяжелое нарушение сердечного ритма, часто предшествующее фибрилляции и остановке сердца. , дамы и господа! — объявил дирижер и печально кивнул: — Да-с, медам и месье! Грустное и торжественное вступление к главной теме — «Бред сердца» [24] Бред сердца — так в комплексе называют агональные, неэффективные сокращения, подергивания сердечной мышцы. !

Залу ощутимо тряхнуло, испуганный звон пробежал по подвескам и хрустальным цепям огромных царских люстр и отразился неожиданной болью в груди, сбивая с ног. Сандра ойкнула, прикусив губу, и повисла на руке Рона.

— С тобой все в порядке? — встревоженно склонился он к ней. — Ты побледнела!

— Все хорошо! — нашла она в себе силы улыбнуться. Боль отпустила, но Сандра понимала — наверное, благодаря суфлеру: ненадолго. Точит, затаившись, когти. — Что это было? Землетрясение?

Рон недоуменно склонил голову набок, хотел спросить, но…

По зале заструилась, поплыла нежная музыка, полная тихой печали и глубокой грусти.

«Сожаления по жизни, моя дорогая! — прошептал Суфлер. — Именно так — сожаление и смирение пред неизбежностью».

И тут же пары пришли в движение, закружились плавно и ритмично по зале. Раз-два-три… раз-два-три. Равномерное кружение черно-белого калейдоскопа. Шуршат белые платья, кружат фраки, размахнув свои крылья. Как хорошо и покойно! Как хорошо… Раз-два-три…

— Может, присядешь? — озабоченно спросил Рон и повернулся порывисто к шеренге венских стульев, четким строем замкнувших периметр зала.

«Даже не думай! — рявкнул Суфлер, да так, что невольно дернулась голова, словно от хлесткой пощечины. — Даже и не думай садиться! Нельзя!»

— Нет-нет! — удержала она его за рукав. — Все в порядке, я постою… — Она закинула голову назад и улыбнулась, надеясь, что улыбка не вышла натянутой. — Может, потанцуем?

«Не бойся его, — вновь вмешался Суфлер. — Он не пытается заманить тебя хитростью, он сам чужой здесь и не знает правил. Такой же гость, как и ты. Только с другой стороны».

— Конечно! — просиял Рон. — Как же я сам не догадался! Один момент…

Он придирчиво оглядел себя, и тотчас брюки натянулись острой складкой, а фалды пиджака удлинились, трансформируясь во фрак. Озабоченно покачал головой при виде туфель, покрытых серо-белым налетом мельчайшей пыли, потер о штанину, и они благодарно засверкали черным глянцем.

Позже, много позже, меня, Леша, осенило — не пыль это была, а зола. Мельчайшая, тщательно просеянная зола. Прах, так это называется, Леша, прах…

— Вот теперь совсем другое дело! Разрешите, сударыня, пригласить вас? — Рон склонил голову и церемонно протянул руку.