Пётр Курков - Категория жизни - Рассказы и повести советских писателей о молодежи нашего времени

— Вот и ведите туда мать своих детей, она красивая, изнеженная, все время в тени сидит, а я целыми днями под солнцем в поле работаю, грубовата я для праздников в саду.

В руках у меня была глиняная статуэтка, я хотела ее подарить ему, но он сплюнул свой нас [2] Нас — род жевательного табака. прямо в танур и, рассерженный, ринулся на улицу. Было слышно, как он, выйдя за ворота, с презрением произнес:

— Неблагодарная ты, Сайрам!

Я посмотрела в глаза матери. Они были влажными и блестящими.

Статуэтку я поднесла к губам, поцеловала ее в стеклянные глаза.

Мама сунула в задремавший в тануре огонь палку, разворошила угольки, и те замигали, с трудом отгоняя от себя тяжесть сна. Внутри танура опять стало светло. Столб света разогнал темноту над суфой и над двором, затрепетав на листьях винограда и высоких тополей.

Валиходжа больше не приходил к нам домой. Но Козим не прекращает свои бесконечные визиты. Иногда вечером, как летучая мышь со сломанным крылом, качаясь и падая, задевая столбы ворот, заглянет ненадолго Акбар. Он идет прямо к тануру и выхватывает горячую лепешку. Из связки перца, подвешенной к ветке тополя, вырывает один и, сунув его внутрь лепешки, начинает есть. От острого перца из глаз Акбара текут слезы, но он даже не обращает на это внимания.

С ними я никогда не разговариваю. Я стараюсь даже не смотреть на них, чтобы они не видели моих огненных, пылающих глаз. Это моя учительница заметила, что мои глаза всегда искрятся, наподобие тлеющих огоньков внутри танура. По вечерам, когда мама печет лепешки, я не отрываю глаз от тлеющих огоньков танура — мне кажется, что это горят звезды. Мама говорит, что именно поэтому днем мои глаза становятся как огоньки, тлеющие в тануре.

…Монтажников я вижу в мокром ламповом стекле, низ которого я замазала черной глиной. Они кажутся мне косыми и кривыми, темными и некрасивыми. Я сержусь на них и промываю ламповое стекло, очищаю его от черной глины, наконец, насухо вытираю марлей, и оно становится прозрачным. Потом через стекло снова смотрю на рабочих — кажется, будто бы они пляшут.

— Раз-два, взяли! Еще — взяли!

Они устанавливают столбы уже во дворе у нашего соседа Амина и все ближе подходят к нашему дому.

— Робия, иди сюда!

Я не успела набрать внутрь лампового стекла ни воды, ни крупинок солнца, даже не закрыла его с двух сторон ладошками: поднялась со своего места у ручья и побежала к маме.

— Доченька, вдруг возле нашего дома сейчас будут устанавливать столб, а нам даже угостить рабочих нечем. Помоги мне замесить тесто, угостим монтажников горячими лепешками.

Мама вдела в уши лучшие серьги, накрасила сурьмой брови и ресницы и стала еще красивее. Я тотчас бросилась искать медный кувшин.

— Ты чего, доченька, так засуетилась?

— Где наш кувшин? Я хочу помыть лицо.

— Ой, подожди немного, беспокойная девочка, сначала полей двор и подмети его разочек, а я поскорее разведу огонь в тануре, испеку лепешек, после этого мы с тобой вместе и умоемся.

— А лепешки сделаем с маслом?

— Обязательно.

— Раз-два, взяли!

Каждый раз, когда мама слышит эти голоса, она впадает в какое-то странное состояние: не может найти себе места или занятия, чтобы отвлечься. Вот и сейчас она словно не ходит по двору, а бегает. А когда несла вязанку стеблей хлопчатника к тануру, упала, споткнувшись о колышек, к которому привязывали теленка. Упала и засмеялась. Она продолжала смеяться, глядя на полыхающие стебли хлопчатника. Ее глаза были полны улыбок. Кончиком белого марлевого платка мама вытерла нежные капельки радости вокруг глаз.

Она стала очень красивой, но старалась скрыть эту красоту под белой марлей. Обе мы были чему-то бесконечно рады, и я даже стала бояться этой беспричинной радости.

— Между мною и тобою ничего не было.

— Почему не было? Все было. Однажды ты повел меня куда-то в сад. Была ночь, шел дождь, и садовник то и дело проходил мимо нас. Ты сказал, чтобы я посмотрела на звезды, и я взглянула. Серебристые и нежные струны дождя касались моего лица, и я зажмурилась. Ты прижался ко мне, положил свою голову на мое плечо, губами прильнул к шее…

— Стыд и позор вам, как беспризорники какие! — Возле нас стоял садовник. Это был пожилой человек, и я не смела в тот момент смотреть ему в лицо. В ответ ты бросил ему несколько грубых слов. Он тебе ничего не сказал. Наверное, не хотел вступать в пустой спор.

— Родители твои думают, что ты учишься, — с упреком сказал он мне, указывая на землю. Моя тетрадь лежала в грязи, и ветер листал ее страницы. Я подняла тетрадь, все строчки были размыты дождем, чернила расползлись, к испачканным страницам прилипли мокрые еловые хвоинки.