Пётр Курков - Категория жизни - Рассказы и повести советских писателей о молодежи нашего времени

Работал Дед Роман четвертый десяток, летал отлично, и многие хотели быть у него в экипаже, но… Среди летчиков ходила легендарная история о том, как давно когда-то Дед, летавший тогда на Ил-14, «издал приказ номер один»; рассказывалась она по-разному, но смысл ее заключался в том, что в один из вылетов к Деду пришло сразу двое новеньких: второй пилот и бортмеханик. Вообще-то, назначая новых людей, командир эскадрильи или начальник штаба всегда предупреждали, что Дед не любит словоохотливых, а тут — из-за спешки или просто забыли — никто ничего не сказал. И вот, когда они взлетели, набрали высоту и включили автопилот, механик разговорился, со вторым пилотом. Ничего удивительного в этом нет: зацепили работу, начальство, не забыли, как водится, и женщин. Смеялись, шутили, однако работу не забывали: второй пилот поглядывал по курсу, разворачивал самолет по командам штурмана, слушал механика и сам говорил; механик же, не упуская из виду топливомер, следил за расходом бензина и тоже не молчал. Дед все это терпеливо выслушал, не сказал ни слова, не выдал себя ни одним жестом, но когда приземлились, заправились и готовились вылетать домой, он вдруг объявил:

— Товарищи экипаж! Издаю приказ номер один: обратный перелет молчать! Вас я послушал, теперь — вы меня. А завтра начальник штаба определит вам другого командира. — Дед передохнул после такого выступления и скомандовал: — Запускаемся!

И по привычке подкрепил последнее слово круговым движением руки, что в другой обстановке и заменяло это слово: по взмаху руки бортмеханик начинал раскручивать стартер. Но тут Дед не мог положиться на необученную команду, а кроме того, ему казалось, он сказал так много, что еще одно слово уже ничего не решало.

У второго пилота и бортмеханика вытянулись лица от удивления; они ожидали, что командир будет распекать их весь полет, а Дед, вырулив и взлетев, отдал управление второму, откинулся в кресле и позволил себе расслабиться. Он больше не проронил ни слова и вроде бы даже не замечал, что механик поминутно пощелкивает топливомером и пожирает его глазами, а второй пилот, не снимая ног с педалей, смотрит по курсу так, будто из облаков, как рыбы из воды, должны были сигать встречные самолеты. Но еще больше удивились новенькие, когда Дед, прощаясь с ними, сказал, что работали они хорошо.

— Молодцы! — похвалил он, чем и рассеял их страхи относительно выговора или жалобы начальству.

Этой истории лет десять, а то и больше, и вот теперь в экипаже все того же Деда летал веселый, разговорчивый Венька Кирьянов, любивший подшутить над механиком и поговорить о жизни, о той самой жизни, которая для Деда исчислялась почти шестью десятками лет и о которой он знал, конечно, больше Веньки. Дед мог бы избавиться от второго пилота, как раньше избавлялся от других, но этого не произошло. Дед и сам иногда думал с немалым удивлением, что лет пять назад не стал бы терпеть такого соседа, и с каким-то неведомым раньше интересом присматривался к Веньке, будто хотел понять, что же за люди пришли в авиацию. Или слушая, как Венька говорит привычное: «Жизнь летчика известна!» — прикидывал, а как оно будет дальше. Выходило, что Дед не только терпел Веньку, но даже по-своему любил, о чем он, разумеется, по скромности никому не сказал бы.

Дед оставался таким же молчаливым, но терпение у него появилось прямо-таки ангельское: когда Венька в один из первых полетов приземлился с заторможенными колесами и, конечно, снес резину, Дед сказал всего лишь два непечатных слова и вздохнул. На старости лет ему объявили выговор, и он уронил только короткое «Эх!». В общем, на длинные разговоры Дед не перешел и, как и раньше, обходился во многих случаях жестами, мимикой, изредка — двумя-тремя словами. У него был свой «язык», которому без труда обучались в экипаже. Если, предположим, двигатели в полете сбивались с оборотов и начинали подвывать, Дед толкал локтем задумавшегося или задремавшего механика. Тот вопросительно глядел на него, и Дед, которому достаточно было сказать одно-единственное слово «Обороты!», открывал рот и шлепал губами, вроде бы говорил «Ап! Ап!». На языке Деда это пошлепывание означало: «Двигатели гавкают! Выровняй обороты!» Уравнивали обороты, подвывание исчезало. Дед внимательно следил, снова глядел на механика и медленно кивал, что все на том же языке обозначало: «Ты, механик, молодец! Сделал все правильно!»

И улыбался морщинистым лицом, радовался, что все идет хорошо. Собственно, Дед не был грустным человеком, понимал шутку и сам мог ввернуть что-нибудь этакое, но слов тратил меньше, чем другие люди.