Пётр Курков - Категория жизни - Рассказы и повести советских писателей о молодежи нашего времени

Заранее знаю, вы мне возразите: пожалуйста, можете вообще не соглашаться со мной. Но я вам никогда не скажу: «Курить вредно! Зачем вы курите?»

И без меня вон на коробке написано.

Теперь вот стали появляться разговоры, что опрыскивать поля — вредно.

Возможно! Не без этого!

Но… а хлопок-то? О нем-то подумали? Брат, разве он не нужен, а?

Ведь хлопок — это один из столпов нашего государства!

И раз мы должны его выращивать, то не беда, что мы от него немного страдаем.

Если уж на то пошло, то на свете все вредно.

Думаете, в воздухе, которым вы дышите, нет вредных микробов? Полным-полно! Вон, дымок, струящийся из-под вашей машины — тоже штука вредная… Если обо всем думать и всего бояться, то и жить станет неинтересно…

Сейчас?

Нюхаю селитру. У меня есть полкилограмма селитры. Очень напоминает тот запах…

Конечно, я же сказал, что работал!

В прошлом году в Жиндибулаке восемь дней крутился возле химизаторов. Они там из двух самолетов обрабатывали бутифосом поля. Потом они приняли меня на работу.

Хорошо платят. К тому же мало желающих там поработать.

Что я делал? Черпал ведрами из бетонного хауза бутифос и заливал им баки самолетов. Если иногда в хауз с препаратом попадала вода, то совсем дурно становилось человеку. И тогда никто не работал. А я работал.

Ведь кто-то же должен был работать?

Затем я вернулся домой да еще деньги немалые привез!

Чего вы на меня так смотрите?

Я же сказал, если и есть во мне болезнь, то не заразная. Если бы была заразной, то Аниса давно бы заболела. Ведь она моя жена… Ох, несчастная…

Что? Нет, не знает. Не говорю: зачем ей говорить? Лишние разговоры ни к чему!

Знаю: она будет против. Я это хорошо понимаю. Она рада, что я водки не пью. Рада, что не курю. А что еще женщине нужно?

Извините, я уж… исходя из наших нравов, рассуждаю. Конечно, все зависит от самого человека.

О чем вы спросили? Да, направили в стационар. Для обследования…

Наверное, сегодня же вернусь домой.

Да-да, волосы тоже выпали потом, в основном в прошлом году.

А в рот мой загляните, это не мои зубы. Половина — пластмасса; половина — еще что-то такое.

Да, сил нет… Совсем, брат, изможден… Я же сказал, что не смог добраться до автобуса.

Врачи говорят — малокровие. И печень, должно быть, не в порядке.

Э, о чем тут толковать, человек сегодня болен, завтра здоров — живой организм, одним словом. Вон есть люди, которые боятся самолетов. Некоторые даже машин опасаются. Но эти самые люди в один прекрасный день могут споткнуться на ровной дороге и отдать богу душу.

Но утром мне было очень плохо. Я почувствовал себя слишком подавленным…

Что вы сказали?

Скажут лечь — ляжем…

Осень-то, смотрите, уж настает!

Глядите, сороки вон прилетели. Э-эх! О-осень!.. Хорошо-о поэтам!

Мы… мы уж узнаем, как наслаждаться.

Что? Если придется залежаться? Да, я хоть ползком, но доберусь до поля. Да, как же я могу без поля-то!

Цель? И пристрастие свои удовлетворить, и вклад свой внести…

Как вы сказали?.. Вы одного не понимаете: тот препарат — ведь он… буквально проник в мою биографию, растворился в ней! Понимаете? Все мои радости, моя гордость, смысл моей жизни, долг перед Родиной, моя первая любовь… все связано с ним.

Без него у меня нет прошлого.

…Ха-ха-ха! Попробуйте-ка вы бросить сигарету! Не сможете! Да я знаю таких, которые, даже увидев на рентгеновском снимке свои гниющие легкие, и то не бросили курить.

Вот она какая, жизнь-то!

За границей…

Прошу вас, остановите… Посмотрите, вон! У обочины! Траву опрыскали! Черная вся!

Что?

Нет-нет, я сяду в другую машину. Да мне уж недалеко…

Петр Кириченко в прошлом летчик. Автор книг прозы «Край неба», «Четвертый разворот». Член Союза писателей СССР. Живет в Москве.

— Жизнь летчика известна! — любил приговаривать Венька Кирьянов. — То погоды нет, то самолета, а если погода звенит и самолет дали — рейс отменят… Все не горазд, а летчику, понятно, сиди и жди!

Лет шесть назад летал Венька вторым пилотом у молчаливого и скупого — что на ругань, что на похвалу — командира Романова, которого в отряде называли просто: Дед Роман. И поскольку Венька со своими обязанностями на реактивной машине справлялся довольно-таки неплохо, Дед позволял себе изредка расщедриться на слово-два, выражавших если не восторг своим помощником, то явное одобрение. На большее рассчитывать не приходилось, потому что этот самый Дед, наверное, не сказавший за свою жизнь ни одного лишнего слова, не терпел около себя не то что болтунов, но даже людей разговорчивых, и любой, кто говорил больше, чем он сам, вызывал у него настороженность. А поскольку он родился молчуном, то ему казалось, что люди вокруг слишком уж разговорились. Он и смотрел на них с этаким прищуром, будто хотел спросить напрямую: «Скоро замолчите?!»