Пётр Курков - Категория жизни - Рассказы и повести советских писателей о молодежи нашего времени

Тогда я вынула другой, техникумовский, по специальности «Холодная обработка металлов резанием». Начальник дрогнул. Тут уже надо было возражать. И он возразил мне, что техникум — это все-таки недостаточно мало. Ответственная процедура закончилась в слесарной мастерской, где на глазах немногочисленного, но в полном составе, коллектива участка я показала, что умею руками.

Меня, наконец, приняли. Взяли.

В бригаде, где я стала четвертой, долго держалось ощущение, схожее с тем, как если б в мужскую парильню преспокойно вошла дама и стала понужать себя веником с теми же приемами и ухватками, что характерны для мужской банной пластики.

Подвал был сантехникам дом родной. Здесь на скорую руку мастерили. Ели, пили, спали, прятались от жен. Принимали гостей, иногда — женщин.

Здесь, вдали от критических глаз интеллигентных жильцов, вели нравоучительные разговоры с бичами, набегавшими пожить с кое-какими удобствами. А кого еще, как сантехник считает, он может поучить? Только бича.

Все остальные учат сантехника.

Бичи при моем появлении пропали сразу. Сеть оповещения у них, видимо, широко разветвлена. Случилось это после того, как, разыскивая какой-то пустяк, я набрела в подвале на кучу тряпья. Так мне показалось. Решила вынести все это вон и запустила руки. Худой, плюгавый мужичишка, почти голый, забарахтался в моих объятиях. Когда он раскрыл, наконец, опухшие от водки глаза… Наверно, ничего страшнее меня он не видал по подвалам. Как истошно он заверещал!

С тех пор — ни его, ни кого подобного. Они научились перепрятываться. Подвалы есть в каждом доме, какой бы величины он ни был. Как бы ни были блестящи его сверкающие фасады, у каждого дома есть низ, нулевой цикл, от которого идет отсчет высоты. И там, в канализационных, водопроводных и газоподводящих корнях, без которых дом замер бы от жажды и холода, захлебнулся бы нечистотами, сидит ночью очумелое существо, взрослый беспризорник, крутит, может быть, вентиль и подносит к нему спичку. Эта картина — шипящая струйка газа и горящая спичка, — конечно, плод моего воображения. Но я люблю свой дом. Кто может дать мне полную гарантию, что мой вымысел нереален?

Я искала их по затхлым, темным помещениям не для того, чтобы прогнать. Потом поняла — я одна. Этого для них мало.

Сквернословия в первые дни не было совсем. Другое занимало. Может, какая-то ненормальная? Есть такие: учатся, учатся, заучатся, и куда им потом податься после дурдома? Или, может, по какой-то мудреной статье турнули с прежней работы? Может, пьет втихую и по-черному, только ходит чисто? А может, сидела за что?

Так прямо и спрашивали. Так прямо и отвечала — нет, просто захотелось.

Они утвердились в первом предположении — ненормальная. И сошлись в этом со всеми знавшими меня. (А знал ли кто-нибудь из них норму?) Но и с ненормальной в первое время деликатничали, не давали работать тяжелое, в речах держались. Потом шок кончился. Начались будни и срывы.

Как это сказал Измайлов? Бытие определит? Ай ай! Бытие со средой спутал! «И чему вас учут!» — укорил бы мой сосед-дедушко. Это еще что. Однажды Измайлов переводил на английский и в выражении «окружающая среда» поставил слово «Wednesday».

Стоит вернуться на десять лет назад, вспомнить и эту мою жизнь. Измайлов сыграл в ней немалую роль. Пожалуй, именно его в первую очередь не должно удивлять то, что я стала сантехником.

— Марго, куда уходят деньги? — неожидающе спрашивал он. Его сухое, фресковое лицо в сеточке ранних морщин смотрело в глубь наших первоначальных десяти жилых квадратов будто с высоты потолка какой-нибудь там капеллы. Так же устало и скорбно смотрело. Так же было молодо и так же старо, как библейский сюжет.

Он называл свое лицо интеллигентным. Конечно, если не замечать неприятного, можно и так представлять интеллигента — ансамблем из худого вытянутого подбородка, тоскливых двустволочьих глаз, сложного в разных кривых носа и лба, переходящего в лысину. (А в самом деле… Какое оно, лицо интеллигента? Не знаю) Ничего широкого, толстого, мясистого, того, что Измайлов, потомок многих поколений работного люда, мог бы носить с полным правом. (И с достоинством.) Но он вырос худым. Это никак не занимало его в детстве и юности, когда простительно стесняться внешности или, наоборот, считать себя красавцем. Лицо взрослого худого интеллигента стало отправной точкой для его размышлений на тему «куда уходят деньги».

Измайлов неизвестно почему думал, что с этим лицом во времена древние он ходил бы на Форум разглагольствовать с Цицероном, ни меньше, ни больше. (Ты был бы рабом на каменоломнях, утверждала я.)