Дмитрий Бакин - Про падение пропадом

Годы, невообразимо возвышавшие дух народонаселения, были для него же на редкость скверными материально. Все мои знакомые из дня в день боролись за выживание. Лично я тогда за несколько лет переменил, должно быть, больше профессий и занятий, чем все русские писатели. Все же я старался не забывать о своей причастности к словесности. И, предполагая, что гению и таланту в такие времена приходится особенно плохо, лихорадочно соображал, чем бы я мог помочь писателю, тогда молодому. Писал о Бакине заграничным друзьям, привлекая к нему внимание и надеясь на переводы его произведений. Даже (ничего о нем не зная, кроме скупых сведений, сообщенных в «огоньковской» врезке) думал, как бы направить на него гуманитарную помощь, приходящую с сочувственного Запада совсем иным авторам. Это было смешно: позже, при знакомстве с Дмитрием Геннадиевичем, я узнал, что у него имеется кормящая профессия, которой он дорожит…

Когда я внезапно стал главным редактором петербургского издательства «Лимбус Пресс», первой моей мыслью была мысль об издании книги Бакина. «Пробить» ее, включить в план коммерческого издательства, озабоченного прежде всего немедленной выгодой, было нелегко. Но это удалось, и таким образом вышла в свет первая в России книга, в которую вошли все имевшиеся тогда в наличии рассказы и повести писателя. Послесловием к этой книге стала по желанию владельцев издательства мое рекомендательное письмо, сочиненное для одного австралийского издательства еще когда я не был ни издательским работником, ни знакомым Бакина. Мы спешили издать эту книгу. Иначе я, возможно, написал бы пространней и вообще несколько по-другому.

Книга, получившая свое название от рассказа «Страна происхождения», со временем всё же оправдала вожделения владельцев «Лимбуса», а уже вскоре сам автор получил заметную тогда литературную премию «Антибукер». По своим соображениям держась в стороне от прессы и тусовки, Дмитрий Геннадиевич прислал на торжественное вручение в качестве представительницы свою очаровательную жену, прочитавшую перед собравшимися текст краткой, сдержанной речи. Не могу не сознаться, что я пережил одно из отраднейших в жизни мгновений, услышав фразу с благодарностью, выраженной лично мне…

К этому времени проза Бакина уже весьма заинтересовала иностранную прессу и издателей. Но паёк сведений о нём был по-прежнему крайне скромен. Таящийся ото всех замечательный писатель стал легендарен. Некоторые не верили, что столь странный на фоне всеобщей жажды успеха человек действительно существует. Говорилось, что это — миф, что его произведения — плоды чьего-то коллективного творчества. Но чьего?

Однако сама издательская необходимость привела меня в серый малоприметный дом, находившийся невдалеке от Дорогомиловского рынка, и привела к знакомству с поистине удивительным и вполне реальным Дмитрием Геннадиевичем. Внешне он показался мне похожим на благородного белого плантатора-аболициониста, друга и защитника негров, на изящно выточенного природой, светлоглазого фолкнеровского героя. Впрочем, этот профиль еще ранее был нарисован Эдгаром По, а моя ассоциация возникла, быть может, еще и потому, что мысленно я называл Бакина «русским Фолкнером».

Случилось так, что наше знакомство не ограничилось деловыми отношениями, а стало и, что называется, неформальным. Иногда в беге лет я и моя жена, Наталья Орлова (поэт и автор ряда статей о литературе Серебряного века, также ставшая почитательницей Бакина) бывали в гостях у автора «Страны происхождения». Порою, неожиданно призванный в застолье, приходил и я один. Нельзя было не дорожить такой степенью доверительности. Насколько я понимаю, Дмитрий Геннадиевич был крайне одинок и потому, что сознательно выбрал узкий круг общения, ограничившись, видимо, двумя-тремя друзьями, да и по существу. Последний из названных видов одиночества — неизбежное свойство художника. Общение же с сослуживцами по грузовой таксобазе, предположительно дружественное, приятельское, прежде всего давало утаившему свои посторонние от бензозаправки занятия новеллисту жизненный материал для творчества.

Наши беседы не всегда были посвящены литературе. Однако, сознавая, что для настоящих, глубоких читателей основной интерес представляет прежде всего эта тема, скажу несколько слов о самоощущении этого писателя, об осознании им своего места в литературе. Странным для меня образом Бакин как-то отстранялся от отечественной литературной традиции. Например, холоден был даже ко Льву Толстому, моему божеству. Вообще вкусы его были очень избирательны и казались причудливыми. Явным и осознанным было внимание к англосаксонской литературе и очевидным ее воздействие. Вероятно, определенное влияние оказала и новейшая латиноамериканская проза. Я имею в виду стилистику и некоторые приемы, возможно, что и редкую здесь у нас степень рассвобожденности. Но вот сам материал, по ходу самопоисков, в усилиях становления, привнесенный Бакиным в русскую литературу, самобытен и неповторим, воссозданная им действительность трагична по-своему. Его языковая одарённость велика.