1982–1984 гг.
Поздравление, написанное и произнесённое Дмитрием на 45-летии отца
Долгий путь и свечей сорок пять.
Праздничный стол, как награда за жизнь.
Звонкий смех. Всё двинулось вспять.
Только прошлое так неподвижно,
Где-то там, в глубине души.
Даже свечам не под силу его осветить.
Оно огромно, как ночная степь,
Как вселенная, не имеет краев,
Как кошмар, гнетёт оно нас,
В борьбе наделяя силой муравьев.
Оно зыбко, как поющий песок,
Ничто нельзя на нем возвести,
Кроме двух-трех сухих слов
Но из них кто-то высосал жизненный сок,
Они ни к чему, потому что сухи.
В минуты несчастья они убаюкивают нас,
Манят, как любопытных детей,
Словно высохшей мумии глаз
И отталкивают.
Позволяют, отступая бежать без потерь,
И миновать алтарь жертвоприношений.
Ни один жрец не остановит нас.
Всё в прошлом, всё мертво!
Лишь высохшей мумии глаз
Безмолвно светится в нас,
Скрывая тщательно свою немоту.
А мы все бежим в темноту.
А через день, когда все уйдут
В ночную степь души,
Когда бесплотные, они будут сторожить,
То, что давно ушло и давно в тиши,
Опусти глаза, как господь бог,
Пусть никто не помешает тебе жить,
И увидишь ты освященную на миг степь,
И могилу сорок четвертого года,
И свечей сорок пять.
1980 г.
Происхождение Бакина (воспоминания)
Мальчишкой двадцати с чем-то лет он пришел в редакцию журнала со стороны улицы Ямского поля, поставив свой самосвал, кузов которого еще дымился от горячего асфальта, по правую сторону от железной ограды, окружавшей двор и, прежде чем войти в здание, пересек пространство двора, хорошо просматриваемое из окон дома, в своих тяжелых шоферских сапогах и потертой кожаной куртке, отворил массивную дверь, не постучавшись, потому что знал: здесь обитают непонятные для него люди, всю свою жизнь занимающиеся этим странным делом — литературой…
Тексты Бакина обладают свойством гипнотизировать читающего. Самое первое ощущение от них, что автор — сильная личность. Что он все сделает так, как задумал. Добьется своего, чего бы, ему это ни стоило. И ни при каких обстоятельствах не изменит своим жизненным правилам, которые, в общем-то, просты и понятны, как библейские заповеди. Однажды прочитав Бакина, его уже трудно забыть.
В тот раз Бакин пришел в редакцию «Октября» с двумя рассказами. Первый, который назывался «Про падение пропадом», был о шоферах, второй — про армию, «Лагофтальм». Было видно, что Бакину не хотелось общаться с редакционной публикой, в том числе и со мной. (Будучи зам. главного, я по глупости носил тогда галстук.) Но слово за слово мы разговорились. Нас объединила весьма экзотическая тема, связанная с одним из его рассказов, — евреи в армии. Потом нашлись и другие общие темы — о машинах, о дембеле и т. п. Я поймал себя на том, что все время соглашаюсь с Бакиным. Хорошо было в армии, сказал он. Да, зачем-то сказал я.
Из тех двух рассказов мне и в самом деле больше понравился «Лагофтальм». Но наш «главный» печатать что-либо про армию запрещал; говорил, что сам служил в ней и ничего похожего на пьянство, разврат и дедовщину там не видел.
Таким образом, в одном из «молодежных» номеров «Октября», где в те времена печатались Ермаков, Варламов, Костюков, Добродеев, Татьяна Толстая, появился рассказ Дмитрия Бакина «Про падение пропадом». Нельзя сказать, что он прошел незамеченным. Те, кто понимает, его заметили. Именно с того момента я и отвечаю постоянно на один и тот же вопрос: кто такой Бакин? Но по-настоящему знаменитым Бакин проснулся после публикации «Лагофтальма» в перестроечном «Огоньке».
С тех пор многое, как говорится, изменилось и в литературе, и в жизни. Но место Бакина и там, и там осталось прежним, Он все так же работает шофером, правда, теперь уже не на грузовике, а на легковой машине. Каждый его новый рассказ становится литературным событием.
По-прежнему Бакин никуда не ходит. Отказывается от приглашений в клубы, в салоны, в посольства, в редакции и в другие места, где происходит, по нашему пониманию, самый что ни на есть праздник жизни. Он никогда не выступает перед публикой, не дает интервью и не публикует своих фотографий в книгах и рядом со своими текстами. Так, на обложке его первой книги, изданной в 1991 году в библиотеке «Огонька», вместо традиционного для этой серии портрета автора появилось изображение какой-то березовой рощи.
Читать дальше