Михаил Белозёров - На высоте птичьего полёта

— А что у тебя с нашим генеральным директором? — спросил он.

— С кем? — не понял я и даже забыл о итальянской трости, служащей мне третьей опорой.

Как человек, который убивал и умеющий убивать, Радий Каранда был резковат в суждениях. За плечами у него был спецназ и последняя война в Чечне, не считая, конечно, Донбасса.

— Ну, с Аллой Сергеевной? — на правах боевого друга ехидно посмотрел на меня Радий Каранда.

Он и в те времена, когда мы мотались по передовой, делал точно так же: задаст каверзный вопрос и смотрит выжидательно, как ты вывернешься; например, как правильно передёрнуть затвор, естественно, я не знал, что со всей дурацкой силы да ещё и резко, чтобы патрон не перекосило. Отстал он от меня только после того, как я притащил Калинина, понял, что я своих не бросаю, даром, что журналист.

— Ничего, — сказал я как можно честнее, и облизнул губы, потому что снова хотел пить, но всё равно он не поверил, и я бы на его месте тоже не поверил.

— Вообще, ничего? — переспросил Радий Каранда, делая изумлённое лицо.

С таким диким лицом он обычно пил водку на посошок под крики Ефрема Набатникова: «По последней!» Но последней дело, естественно, не заканчивалось. Упиваться мы не упивались, но было дюже весело.

— Вот тебе крест! — заверил я его для пущей верности и перехватил трость из левой руки в правую.

Это движение не ускользнуло от Радия Каранды, и он усмехнулся: мало мы друг друга дразнили в окопах. Я прочитал в его взгляде, что быть большой пьянке, подкрепленной фронтовой дружбой.

— Тогда я ничего не пойму, — удивился Радий Каранда, оставив мой вопрос насчёт пьянки открытым, — почему она на тебя запала?

— С чего ты взял?

Вот теперь я удивился, потому что не представлял себя с ней в постели. Нет, конечно, вру — представлял, но совсем не так, как подумал он; не то чтобы меня к ней не тянуло, но я был сыт пресытившимися женщинами и знал, что с ними надо держать ухо востро, потому что они тоже живут в тоске и печали, а две тоски и печали — это уже перебор. «У него токсикоз на женщин!», — порой зубоскалил Борис Сапожков, заметив, что я сторонюсь его крикливой подружки, Антонины Голубевой. Поэтому Алла Потёмкина была всего лишь запасным аэродромом.

— Ты не представляешь, какой она ещё пару недель назад ходила. Мегера! А теперь — добренька. Костюмы меняет и духами брызгается.

Примерно, три недели назад она со мной и познакомилась, подумал я, но ничего по этому поводу не сказал, не сказал бы и Ефрему Набатникову, хотя он всегда хвастался своими победами, предпочитая женщин красивых и монументальных. В конце концов, уже в Донецке, он спутался с танцовщицей из кабаре, которая настолько размягчила его душу, что он умудрился показать ей, как открывается его сейф в доме на проезде Соловьяненко, с видом на второе городское озеро. Естественно, она устоять не смогла, прихватила всю его наличность и сбежала. Поиски результатов не дали, да и вообще, оказалось, что Маши Ржевской в природе не существует, что настоящее её имя Эльвира Зайцева. Но даже под этим именем её не нашли, с её-то деньгами. Потом у него, кажется, появилась смуглокожая Жела Агеева, которую он представлял всем как самую последнюю свою любовь, вообразив, что, контролируя её и выдавая авансы, избежит такого конфуза, как с Эльвирой Зайцевой.

После истории с Эльвирой, он стал относиться к женщинам с опаской и уже не кидался на первую встречную-поперечную, которая показала ему язычок. Сам рассказывал. Жаль Набатникова, подумал я, очень жаль, такие с гранатами под танки ложатся. После отступления из Славянска он месяца два был не у дел.

— Страшная тётка? — я сделал вид, что удивился.

— Ужас! — признался он, наклонившись ко мне, наверное, для того, чтобы камеры не прочитали по губам. — Задавить может враз.

— Поживем увидим. Поехали, — сказал я, заметив сквозь стеклянную дверь выходящую Леру Плаксину.

Я придержал створку. Лера Плаксина манерно кивнула и бросила, не глядя:

— Спасибо.

Мы сели в «нисан» белого цвета и понеслись на север. Рулил всё то же Вадим Куприн с пышной шевелюрой.

Лера Плаксина сказала:

— Приходько третий месяц не дотягивает трети плана.

Мы свернули на развязку и понеслись по Звенигородскому шоссе над железнодорожными путями. Справа осталось Ваганьковское кладбище; с высоты трассы оно смотрелось большим белым пятном среди городских кварталов.

— Это же много, — удивился я тому, что его так долго терпят; в моём представлении аптекаря надо срочно менять.