Михаил Белозёров - Контрольная диверсия

Сразу после дождя выглянула луна, и блестящая дорожка легла вдоль улицы. Грязь отливала серебром, и это ему не понравилось, он вздохнул и сел терпеливо ждать. Когда-то ж она скроется, с неприязнью думал он о луне. Мысли текли привычно и неспешно. Всего-то делов, перебежать в сквер перед стадионом, а там сам чёрт не брат. Охотиться в полнолунье — не самая лучшая пора, но деваться некуда. Пахло давнишней гарью и почему-то кошками. Эти запахи неотрывно преследовали его с тех самых пор, как он поклялся выполнить свою миссию. «Ты у нас особенный, — смеялись многие, даже те, которых уже не было в живых; он вспомнил их лица так, как вспоминают давно ушедших родных, почти без эмоций, с болью в груди. — А нам только каштаны снятся, — беспечно дурачились они». Каштаны в этом году на Крещатике не цвели. Не до весны им было, как впрочем, и людям. Хорошо, если к его возращению Пророк и Жаглин приготовят борщ, а то всухомятку надоело питаться. И вздрогнул: оказывается, в тот момент, когда начал проваливаться в сон, на блестящей дорожке возникла собака.

Она была похожа на призрака, и он готов был поверить в него, если бы не шевелящиеся кончики ушей и блестящая мочка носа. Собака понюхала воздух и двинулась к ближайшему трупу, который чернел у поребрика. Грязь под её лапами заискрилась серебром, а мокрая шерсть отливала, как кольчуга. Такие собаки были только у пиндосов. Значит, сбежала, решил он и нервно вздохнул. И вдруг она его почуяла, оскалилась, зарычала, а потом, отскочив в сторону, кинулась галопом в тень высотки.

«Фу», — выдохнул он, потому что на собаке действительно была кольчуга, защищающая горло, бока и живот. Он проводил её взглядом и на мгновение даже позавидовал: мне бы такую свободу. К счастью, собака его спасла. Это он уже погодя сообразил, что вначале выдала, а потом спасла, потому что шарахнулась и от высотки, в уцелевшие окна которой светила вездесущая луна, и от черневших остовов машин на дороге. Ого, сообразил он, да за мной охотятся! Там, в развалинах, сидел человек.

Мы так не договаривались, решил он в той насмешливой манере, когда думал о себе в третьем лице, и поднялся. Был он среднего роста, широкоплечим, ловким, быстрым, таким быстрым, что о нём говорили: «Ветер, а не человек». Лицо и руки у него были вымазаны чёрным, и он ничем не отличался от ночи в «балаклавке» и в своём комбинезоне «номекс». Этот комбинезон, удобный, как собственная кожа, он выписал через интернет и очень им гордился. По неписанным законам тактики надо было сразу уйти, как всегда, собственно, он и поступал в таких случаях, но на этот раз он остался. Ему стало интересно: ещё никто не выслеживал его, стало быть, это признание твоих заслуг. Он почувствовал, как трепещут его ноздри и как дрожат кончики пальцев, заставил себя расслабиться и, как хорошая борзая, обратился в слух.

Вначале он ничего не слышал, кроме шелеста листвы, когда тёплый ветер налетал издали, через Днепр, Русановку и Лавру, а потом уловил, как звякнуло стекло. Именно, из-за этого стекла, которое было рассыпано под ногами он и не ушёл: одно дело, когда ты «пополнил небесную сотню», как они любили говорить за кружкой чая, другое дело, когда противник во всеоружии ждёт тебя или ищет. Ищет — это даже лучше — меньше хлопот, а стекло выдаст всегда, от стекла под ногами никуда не деться. Оно всегда выдаст. На этот раз оно тоже не подвело. Кто-то двигался левее, почти до «травматологии», держась обочины, а в тот момент, когда вошёл в развалины, стекло звякнуло второй раз. Образно говоря, человек вообще топал, как медведь, понимая, что маскироваться не имеет смысла. Что же им ведёт? — с любопытством подумал он, и вытащил нож. У него была острая, как бритва, самоделка из отличной стали, и другого оружия он не призвала. Артистизм охотника заключалось в том, чтобы выследить противника и, несмотря на все препоны, используя хитрость и сноровку, достать именно таким оружием. «Мазохист, — смеялись над ним, — возьми «американца», — имея ввиду винтовку М-16 с глушителем — или нашу СВД с ночным прицелом, горя знать не будешь». «Нет, — отвечал он им с тайной гордостью, — с этим надёжнее и хлопот меньше». Тем паче, что его трофеи были не хуже, чем у других, а таскать с собой «оглоблю», значило, не уважать в себе следопыта. Следопытство стало его призванием, он только сейчас это понял.