Евгений Лукин - Три слова о войне

Он, мышка серенькая – пропал совсем! Не по себе ему ни на сцене, ни в гражданской одежке, которая жмет ему и режет подмышками. Он без пистолета себя голым чувствует.

Профессура – психиатры, социологи и политэкономы – себя как рыбы в воде чувствуют; элегантно забрасывают ногу на ногу – настоящий консилиум! Обсуждают его, словно тут этого мужика и нет; он для них – знаковый архетип пейзанского горца из восточной Герцеговины, неприспособленный к урбанистическому окружению и генетически склонный к воинственным действиям, грабежу и поджигательству, словом, виолентный тип, антропологически относящийся к «Характерологии югославов» Дворниковича и открытиям Ломброзо в смысле строения черепа, с учетом антропоморфных особенностей и пропорций лобной части черепа и челюстных костей динарского праче-ловека. Герцеговинец молчит и смотрит перед собой с выражением: «Боже милостивый, куда я это попал, ночью к врагам залетел!» Пот у него на лбу горошинами выступил. В самых страшных боях побывал, а теперь ему кажется, что страшнее не бывало, и рад бы слинять отсюда, из этого зала, битком набитого юной интеллигенцией, и с экзаменационной комиссией, состоящей из знаменитых имен и титулов.

Чего только с ним в жизни не бывало – все перенес…

В одиночку ходил к противнику и вел переговоры с жесточайшими преступниками.

На пыльной тропинке, на ничьей земле при наблюдателях ООН обменивал с убийцами покойников, что лежали по разные стороны линии фронта, в то время как матери в черном рыдали с обеих сторон дороги.

Одной из матерей он принес в мешке куски тела ее сына, собранные им после боя.

Его голову оценили в полмиллиона немецких марок.

Он сражался на горе, возвышающейся над городом, забитом беженцами, которых надо было накормить и согреть. Он вытаскивал мертвых и раненых из-под развалин, раздавал народу в герцеговинских селах оружие, чтобы их, безоружных, опять не перерезали, как в сорок первом. Вытаскивал кости из погибших в глубоких штреках. Лучшие друзья умирали на его руках. Он смотрел на отрубленные головы своих земляков, насаженные на вилы и колья. Днями и ночами он жил в городе без электричества и смотрел, как хирурги ампутируют молодым солдатам руки и ноги без света и анестезии. А когда ему в руки попадали столичные газеты, он читал о себе как о военном преступнике и поджигателе войны.

За последние два года он состарился на двадцать лет!

Правда, нельзя сказать, что профессура не страдала в блокированном городе. У одного из них лифт не работает уже два месяца, а он живет аж на пятом этаже.

Второй, английский выученник, привык в пять пополудни пить чай с молоком, а молоко, бывало, исчезало дней на десять.

Третьему профессору без объяснения причин отказали в Стенфордском университете печатать статью о этногенезе и геополитических проблемах южных славян, а четвертый уже полгода не может раздобыть дискету с программой для компьютера «Макинтош» последнего поколения!

Каждый платит свою цену.

Однако вернемся к дискуссии с завлекательным названием: «Что потом?» Детально проанализировав мотивы и причины этой «грязной войны», во время которой сербы, к сожалению, выступили далеко не в лучшем свете, «перешагнув границы необходимой обороны» (если им вообще было от чего обороняться, что объясняется национальной врожденной паранойей), они перешли к ключевому вопросу: что потом? Профессорский тезис, короче говоря, состоял в том, что нынешние как бы герои после окончания войны не смогут приспособиться к мирной, гражданской жизни. Они продолжат повсюду убивать и грабить, сойдут с ума, в лучшем случае станут невротиками, алкоголиками, наркоманами – предвестниками всеобщего будущего хаоса!

В конце интеллигенты предоставили слово своему гостю-мученику, герцеговинцу, но не потому, что их интересовал его ответ, а только для того, чтобы проиллюстрировать их антропологический анализ.

– Дорогие мои уважаемые господа! – начал он. – Не привык я к этим вашим наукам и теориям, так что расскажу вам про два случая, что были с моей родней… Значит, есть у меня двое дядек, Блажо и Вук. Вук жил в Калифорнии, а когда вернулся в 1914, бросил все и записался в добровольцы. Четыре года воевал по колено в крови, шесть раз был ранен, прошел через всю Албанию, получил медаль Обилича «За храбрость» и две звезды Карагеоргиевича. После войны жил в своем селе (а будучи уважаемым человеком, мирил поссорившихся, помогал беднякам, судил и рассуждал, добро всем чинил, настоящий святой!) и умер в глубокой старости в возрасте девяноста пяти лет – вся Герцеговина шла за его гробом. Второй дядя, Блажо, был тихий – тише быть не может; мухи не обидел! Всю жизнь овец пас, а во время Первой войны давал любым солдатам, кому бы те не служили, сыра, молока и мяса. Такой уж он миролюбивый был, что если где-то пушка стрельнет, он три дня голову под полатями прячет или у забора кроется. Все четыре года войны дружил только с овцами, всех их по имени знал и разговаривал с ними… После такой долгой дружбы с баранами и овцами он блеять начал! Война кончилась, а он все блеет, так что его по всем больницам лечили, но так и не вылечили. Что я этим хочу сказать? К счастью, этого Блажу в школе не учили, так что он не стал профессором, потому что у него и студенты бы начали блеять, а это было бы печально для всего сербского рода… Прощайте, господа!