Евгений Лукин - Исторический триптих

Хмурым осенним днём в лето 6420 от сотворения мира на холмах близ Киева по вине не родившегося ещё в ту пору преподобного Нестора срывалось историческое событие.

— В тридцать три главы летописца мать! — в сердцах выбранился Вещий Олег, приподнимая ногу и разглядывая сапог. — Даже и не прокусила! У, гадюка!..

Змея испуганно пригнула точёную треугольную головку и, пресмыкаясь от неловкости, снова заползла в конский череп.

— Да не одолеть ей княжьего сапога… — покашливая, вступился за оплошавшего гада боярин. — Кожу-то, чай, на совесть дубили… Вот ежели бы кобру сюда индийскую! Та, сказывают, на дыбки встаёт — выше голенища. Могла бы и за коленку уклюнуть… Стопа, колено — всё едино нога…

— Эва! — сердито подивился князь. — Где ж ты под Киевом кобру-то сыщешь? — Насупился Вещий, помыслил. — Может, длань на череп возложить?

— Писано, что ногу… — кряхтя, напомнил другой боярин.

— Или старый сапог надеть, с дыркой?.. — окончательно расстроившись, прикинул Олег.

Бояре в сомнении уставили брады, неодобрительно закачали горлатными шапками.

— Невместно, княже…

Высунувшаяся было из конской глазницы змея тоже приуныла и вяло втянулась обратно. Того и гляди в спячку впадёт: не лето, чай, — осень.

Вещий Олег оглянулся. На холмах толпились изрядно озябшие киевляне. Там уже всё было готово к погребению и великому плачу.

— Пишут — сами не знают чего… — проворчал он. — Ладно! Босиком наступлю. Пусть сами как хотят, так потом и толкуют…

Сел на услужливо подставленный ременчатый стул и, сняв с правой ноги сапог, с досадой принялся разматывать портянку.

Зять Сусанина Богдан Собинин беспомощно развёл руки.

— Душегубцев, батюшка… как велено было… Да ты не изволь сомневаться — согласные они…

— Так это ж наши!

Приведённые, покашливая в ладошку, переминались у порога. Ничего польского в их смущённых рылах даже и не сквозило. Был, правда, среди них один литвин, да и тот какой-то неярко выраженный.

— Понятно, что наши, — жалобно сказал Богдан. — Где ж я тебе в Костромском уезде поляков-то сыщу? Они сейчас в Волоке стоят, а путь туда, сам знаешь, неблизкий…

Тесть грянул в сердцах кулаком по столу.

— Учишь тебя, учишь! — пробурлил он. — Ничего нельзя поручить…

— Ты, мил человек, не беспокойся, — робко заверил один из приведённых. — Замучим в лучшем виде. Не хуже ляхов…

Остальные приосанились, переглянулись, кое-кто даже хмыкнул надменно: подумаешь-де, ляхи…

— Да кто нас там будет разглядывать! — вскричал похожий на литвина. — Поляки мы, не поляки… Рожи разбойничьи — и ладно!

Вознегодовал Иван.

— Умный тя поп крестил! — уязвил он бойкого душегубца. — Жаль не утопил… Да разве ж в рожах дело! Это что ж я, получается, царя-батюшку от своих спасать буду?

— Да почему ж от своих? — обиделся тот. — А вдруг мы королевичу Владиславу присягали? Мало, что ль, у нас таких! Ивашка вон Болотников — тот и вовсе Тушинскому Вору присягал…

Насупился Сусанин, поразмыслил.

— А и вправду! — молвил он наконец, малость охолонув. — Писано: «приходили польские и литовские люди». Может, и не поляки то были, а прихвостни их… Тут ещё как прочесть… Тогда так. Мотайте на ус, чтобы потом промашки не вышло… Идёте сейчас за село — там встречаете меня. А встретивши, принимаетесь пытать, где царь…

— А он где сейчас? — полюбопытствовал кто-то раньше времени.

— Да кто ж его знает! В грамоте сказано — на Костроме.

— В которой грамоте?

— Ну, в той, которой он Богдашку через семь лет пожалует… По совету и прошению матери своей инокини Марфы…

— И никаких других грамот не сохранится?

— Нет. Только эта…

Вовсе озадачились.

— Даже если выпытаем… — растерянно начал один.

— Не выпытаете, — успокоил Сусанин.

— Нет, ну… Кострома-то! Сам помысли! Нешто с нашей ватагой Кострому приступом брать?

— Так ить… — поспешил вмешаться зять Богдашка. — Может, в грамоте-то разумелось — не в самой Костроме. Где-либо под Костромой. Да вот хотя бы в нашем селе, в Домнине… Опять же вотчина их… Шестовых… Романовых…

— А что ж… — подумавши, рёк Сусанин. — Дело говоришь, Богдан… — И взглянул сурово на приведённых. — Како мыслете?

— Како-како… — недовольно бросил тот, что спрашивал про царя. — Да никако! Нелепо выходит…

— Почему нелепо?

— Сам смотри! Ежели их царское величество Михал Фёдорыч на селе, так об этом, почитай, всё село знает… Вот, скажем, замучали мы тебя, ничего не выпытали. И что ж, после этого прочь пойдём? Да это курам на смех! Ты уж мне поверь, мил человек, я в этом толк смыслю — не первый, чай, год разбоем промышляю. Одного запытали — другого начнём пытать. Один не скажет — другой обмолвится. Вот ежели бы, кроме тебя, и спросить было некого…