Евгений Лукин - Три слова о войне

Бой, который длился с утра до полудня, тут же остановился. По обе линии фронта были краинские крестьяне, которым легче убить человека, нежели коня. Из укрытий и окопов показались лица, закопченные пороховым дымом, они как будто хотели услышать, о чем ржет «сивка-бурка». Урожденные всадники, конники, с малых лет сутками не слезавшие с седел, забыв про междоусобную войну, они боялись, что испуганный сивка налетит на мину; но этого красавца как будто сам Господь Бог хранил – он не наступил ни на одну. Ему кричали: «Тпру, милый, тпру!» – уговаривали его и заклинали: «Сюда, милый, сюда давай…», – но жеребец наметом подлетал к одним, потом галопом к другим, свободный, не стреноженный, ничей…

Наконец сивка, почти не касаясь копытами грешной земли, ускакал в облаке пыли с поля и исчез, будто его тут и не было. После него осталась пустошь и пустота… Словно потеряв самое родное, солдаты невольно попрятались в укрытия с оружием в руках.

«Огонь!» – послышалось с обеих сторон, и краинское поле вновь укрылось пороховым дымом…

Очень мало на Земле народов, у которых, подобно сербам, было бы столько имен для своих потомков и предков… Начнем с праправнуков – чукун-внуков, правнуков, внуков, отцов и дедов, и доберемся до прадеда, прапрадеда – чукун-прадеда, прадеда прадедушки – курджела, до деда дедушки вашего прадеда – аскурджела, до курлебала – деда в девятом колене, и, наконец, до курцула – родича по мужской линии в десятом колене! Глядя на нас из мрака преданий, усатые аскурджелы и курцулы рассказывают о битвах с турками, а мы об этом давным-давно забыли и наивно верили в то, что турки были только в народных песнях! А тут вот она, Турция, шлет на нас войска, янычаров и дивизии головорезов, муджахеддинов и черных арапов, так что какие там аскурджелы!

Время от времени на заминированных дорогах мы встречаем наблюдателей от Европейского Сообщества, одетых во все белое, вроде спустившихся с горних высот небожителей. Расползлись по несчастной земле Герцега Степана [8]словно озабоченные ангелы.

На фронт я взял с собой только одну книгу – «Балканские мемуары (1858–1878)» Мартина Джурджевича, политического секретаря I класса, крупного чиновника Австро-Венгерской Империи, который задолго до меня путешествовал по Герцеговине во времена восстаний и бунтов. И вот, читая эти записки, «изданные на средства самого автора по цене три кроны за экземпляр», обнаруживаю, что время остановилось в этих каменистых горах.

«Наконец Турция обнаружила, – пишет Джурджевич, – что восстание в Боснии и Герцеговине, а особенно в Герцеговине, доставило ей огромные неприятности. И потому Турция обратилась к иностранным дипломатам с просьбою посредничать в установлении добрых отношений с народонаселением Герцеговины, обещая им благосостояние и реформы (исхалат) в самых широких рамках. Консулы иностранных держав посоветовались и предложили повстанцам сложить оружие, после чего все они поголовно будут помилованы.

– Ваше восстание и ваши действия ничем не оправданы! – сказали консулы повстанцам.

– Вековечные мучения оправдывают наше восстание, – ответили те.

– Но армия султана сильна, она всех вас сотрет в порошок! – продолжили консулы.

– Мучают нас и тиранят пять столетий, но мы еще живы и готовы кровь свою до последней капли пролить за свободу, – не отступали повстанцы.

И тогда сказали консулы:

– А когда последние крохи хлеба из своей сумы съедите, чем питаться будете? Перемрете от голода!

Повстанец Мия Дюбан из Секоша взял из-под своих ног горсть земли и на глазах у всех сунул ее в рот, прожевал и проглотил, после чего произнес:

– Вот пища Божия, которая у нас никогда не закончится.

Говорят, английский консул Холмс, увидев это, прослезился».

Лорд Оуэн [9]лишь усмехнулся.

В письме к своему другу в Ватикане Иован Дучич [10]описывает Дубровник, которому он посвятил свои самые звучные сонеты, как латинский город, воздвигнутый на сербской скале, в который из герцеговинского тыла приходят самые драгоценные вещи: молодая кровь, язык, облака, дождь, наконец, и река Омбла, которая вытекает из Требишницы и несет под землей в Дубровник питьевую воду.

Сквозь ренессансную дубровницкую литературу, в которой самые славные авторы невольно подражали Кальдерону де ла Барке и Гольдони, тенью проходит несчастный сутулый герцеговинец в опанках, закутавшийся в овечью шкуру, с домотканой сумой на плече, в которой покоятся козий сыр и вяленое мясо. Он идет по господским дворцам, подвергаясь издевкам и оплеухам, которые отвешивают ему декадентствующие дворянчики в третьем колене, и так вплоть до наших дней, когда он наконец осознает свои ценности – действительно благородное происхождение, кровь, язык, воду, которую он волен перекрыть простым движением руки, чтобы ни капли не досталось этим фальшивым господам, которые заявились туда из Западной Герцеговины в белых онучах и при виде которых дрожат и забиваются под кровати оставшиеся в живых немногочисленные настоящие дубровчане. Нынешняя война, по сути своей, есть битва за воду, но также и за достоинство герцеговинцев и Герцеговины, которые более не желают исполнять эпизодические роли в очень плохих, бездарных ренессансных комедиях, которые разыгрываются перед немецкими горничными и британскими камердинерами на Дубровницких летних играх [11].