Евгений Лукин - Три слова о войне

Мы спросили его, чем он занимается, а он посмотрел на нас откуда-то из своего далека и тихо ответил: «Я пастух».

Мне так захотелось поцеловать ему руку! Я так давно не слышал такого простого ответа: «Я пастух».

Разве хоть кто-нибудь из нас видел в жизни настоящего библейского пастыря? Разве что из окна проносящегося автомобиля… Краина – страна, которая лечит от глупости и пресыщенности.

Сижу утром на передовой линии над монастырем Драгович. Оттуда хорошо виден враг, который окапывается на соседней горе. Миндаль в цвету. Всюду поют птицы, обеспокоенные стрельбой.

Мой друг, поэт Райко Петров Ного, держится обеими руками за голову и умоляет меня: «Выключи ты этих проклятых птиц! У меня голова лопнет…»

Но я не знаю, как они выключаются.

Ребенком я больше всего любил книгу «Маленький король Исы» в издании довоенного «Кадока». Это история утонувшего города Иса, где-то у французского побережья. В нем был кафедральный собор, звон колоколов которого доносился из морских глубин во время прилива и отлива, что-то похожее на «Затонувший собор» Клода Дебюсси.

Мог ли я когда-нибудь представить себе, что однажды окажусь на дне озера рядом с затонувшим храмом, в алтаре которого плавали рыбы?

Монастырь Драгович, построенный в 1397 году монахами, пришедшими из темных и влажных боснийских лесов, вынырнул в 1993 году из озера, укрывавшего его целых тридцать пять лет, после того, как была разрушена плотина гидроэлектростанции на реке Перуче.

Я скатился по каменной осыпи вниз, к его стенам, в мокасинах на тонкой подметке, потому что солдатские сапоги у меня кто-то украл.

Я не сержусь. Тому, кто их присвоил, они наверняка нужнее, чем мне! Пусть носит на здоровье. Над нашими головами проносились снаряды, но сам Бог хранил руины монастыря и не позволял закончить их полное разрушение. Со стен монастырских строений и с алтаря свисали водоросли. Меня не удивило бы и появление озерных русалок, которые увлекают пастухов в свой подводный мир, где пропадает чувство летящего времени. Зеленая река Цетина, некогда наполнившая это озеро, отступила в свое русло, словно в колыбель. Суетные люди проиграли еще одну битву Богу и природе, которую намеревались обуздать.

Монастырь Драгович поднялся из вод, как само православие из мрака стертой памяти…

Уставшие, пыльные, в обуви, загубленной на каменистых склонах, мы вернулись в Книн. Монастырь Драгович, словно привидение, остался за нашими спинами, укрытый невидимыми водами. В алтаре плавали тени рыб.

Мы с группой офицеров сидели в военной столовке на главной улице и пили пиво. Тут был и человек, род занятий которого было трудно определить: на нем была военная куртка, джинсы, заправленные в голенища высоких сапог, на нем были эмблемы каких-то неизвестных родов войск, он мог быть и диверсантом, и журналистом, и разведчиком – словом, один из тех странных типов, которых можно встретить только на войне и представляются они совершенно неразборчиво произнося имя и фамилию.

«А вы знаете, что среди нас есть человек, предсказавший день, когда монастырь Драгович появится из вод? – сказал он нам доверительно, вполголоса. – То есть, предсказал точно день, час, даже минуту! Теперь все зовут его Пророком!»

Я не верил в пророков, но человек поклялся, что пророк этот их, местный, из Книна, на самом деле предсказатель. Впрочем, добавил он, вон он, там, у стойки, разговаривает с буфетчицей. И он указал на мужчину средних лет в сером комбинезоне и с большим пистолетом на боку. Выглядел он средне, чтобы не сказать совсем обыкновенно.

«Эй, Пророк!» – окликнул его один из офицеров.

«Послушайте, разве такое может быть?» – спросил я, когда он подошел к столу.

«А я инженер-гидростроитель. Это я взорвал плотину».

В самый разгар жестокой перестрелки на заминированную ничью землю вдруг выскочил чей-то разбушевавшийся конь.

«Бьются сербы, но бьются и турки!» А по обеим сторонам минного поля окровавленные злые обитатели Краины – разной веры, разных святых и богов; общее у них только одно – врожденный восторг при виде доброго коня!

Молодой жеребец-трехлетка в серых яблоках, с дикой гривой, сорвавшийся с коновязи, испугавшись сильного взрыва, галопировал между линиями окопов, взрывая и отбрасывая копытами заминированную землю.

Конь без всадника, похожий на эпический образ Апокалипсиса, наконец-то свободный, между двумя армиями; он вставал на дыбы и скакал, напрягая все мышцы, фыркал и описывал безумные круги, несся то в одну, то в другую сторону, как символ неукрощенной конской красы.