Кристоф Хайн - Смерть Хорна. Аккомпаниатор

— Но я уже не тот. Скоро я буду старым.

— Тебе ничего нельзя забывать, мой мальчик. Если ты меня забудешь, вот тогда я действительно умру. И тогда лишь ад воскресит мертвецов.

— Чего вы хотите от меня? Я же сказал вам все, что знаю.

— Я жив лишь в твоей памяти, мой мальчик. Напряги ее. Пожалуйста.

За год до этого, во время летних каникул, я первый раз пошел в замок один. После обеда, пока мать еще не успела приказать мне и брату, что нужно сделать до вечера, я убежал через дворовую калитку. Я знал: предстоит собирать смородину. Мать засадила участок бесконечными рядами смородиновых кустов. В каникулы мне иногда приходилось обирать ягоды с кустов. Сидя с исцарапанным лицом и руками в пыльных кустах, я обрывал с тихой яростью маленькие гроздья и особенно злился на то, что каждую весну мы скармливаем курам по нескольку банок начавшего бродить варенья. И все равно летом мать снова варила его гораздо больше, чем мы могли съесть. На любые возражения она отвечала:

— На зиму нужен запас.

Я убежал, даже не придумав, что скажу вечером и как оправдаюсь. Убежал, не зная, чем занять освободившееся время. С большим удовольствием я бы просто завалился в кровать с книгой. Но ведь в свою комнату не пойдешь, там меня сразу найдут и заставят идти помогать матери.

В невеселом настроении добрел я до окраины. Здесь, у самого дорожного указателя на въезде в город, мне попалось на глаза несколько шампиньонов. Однако вскоре я выбросил в кювет эти маленькие пахучие грибы. Все равно вечером накажут, парой шампиньонов мать не умилостивишь, даже нечего и надеяться.

По камням разрушенной замковой стены ползали красные муравьи. Длинноногие пауки испуганно вздрагивали, когда я дул на них или дотрагивался прутиком, и тут же исчезали между травинок. Ящерки грелись на солнышке. Ящерки. У большинства ребят из моего класса набралось уже по нескольку ящерицыных хвостов.

Говорят, ящерку поймать совсем просто. А ей вовсе нипочем лишиться хвоста. Она сбрасывает свой хвост, и у нее отрастает новый. Я много бы отдал за то, чтобы обладать серым высохшим кусочком этого переливчатого юркого существа. Один мой приятель даже говорил, будто поймал ящерку, у которой можно отрывать хвост три раза за день — так быстро он отрастает.

Я подкрался к камню, выжидая, чтобы ящерка отвернула головку в сторону. И тут же протянул руку. Но золотисто-зеленая ящерка ускользнула. Мне не удалось даже дотронуться до нее. Я почувствовал разочарование и облегчение. Мне было страшно, что ящерка запищит, если я оторву ей хвост. Или высунет из маленькой пасти длинный вибрирующий язычок, похожий на щупальце, и зашипит на меня.

Солнце стояло в небе еще высоко, до вечернего звона возвращаться домой не хотелось, чтобы не получить заслуженное наказание раньше времени, поэтому я полез по большим, заросшим травой камням — остаткам бывшей крепостной стены — к замку. Перед высохшим рвом, в котором, по словам Пауля, водятся ядовитые змеи, я спрыгнул на дорогу, поднимавшуюся к замку.

Замок — это старая крепость со сторожевой башней, большим жилым домом, многочисленными хозяйственными постройками и недействующим глубоким колодцем. К замку петляет единственная дорога. Она ведет к небольшому подъемному мосту перед воротами замка. Подъемный мост сломан, его решетки проржавели, цепей нет. В жилом доме после войны оборудовали детский сад, который вскоре пришлось перевести в другое место. Метровой толщины стены были вечно сырыми, и зимой помещение не прогревалось. С тех пор здесь устроен музей. Просторный обшитый деревом зал на втором этаже используется только для торжественных собраний, остальное время он обычно закрыт. В прочих помещениях жилого дома оборудованы застекленные витрины и стенды музея.

Однажды я уже бывал в замке с отцом и братом. Помню, как было скучно стоять перед витринами. Под стеклом лежали какие-то камни, примитивные орудия труда. Отец читал вслух приклеенные записочки с пояснениями, при этом он сдвигал пальцем очки на лоб и щурил глаза. Потом отец выпрямлялся, убирал палец, отчего очки вновь садились на нос, и спрашивал, все ли нам понятно. Не дожидаясь ответа, он принимался многословно растолковывать прочитанное.

Помню желтоватые стеклянные глаза. Среди макета лугового пейзажа стояли чучела лисиц и барсуков. Животные были навечно осуждены застыть в одинаково напряженной позе, независимо от того, бежали они, прыгали или просто сидели. Все вставные глаза были одного и того же размера и цвета, в каждом — янтарный зрачок. Выпуклые стекляшки круглились из-под век. Куда бы я ни шел, их взгляды преследовали меня, наблюдали за мной. Эти пустые, безжизненные глаза заставляли меня смотреть на них. А когда я отворачивался и хотел выйти из зала, они буравили мою спину, и я быстро поворачивал к ним голову, чтобы не терять бдительности перед исходящей от них таинственной угрозой. С того дня стеклянные глаза стали для меня самым зловещим атрибутом смерти. Они были страшнее школьного муляжа — скелета, который скорее смешил, чем пугал своим нечеловечьим видом. Изображения смерти в отцовских альбомах с картинами художников тоже были не такими страшными, а пожалуй, даже забавными. Скалящиеся скелеты плясали с пухлыми девицами, мертвенные призраки неслись на лихих упряжках, будто заправские жокеи, уродливые старцы брели, обвешанные целым арсеналом загадочного оружия.