Наталья Горбаневская - Города и дороги. Избранные стихотворения 1956-2011

Дочитай до страницы сто,
выходя из трамвая.
Голова моя— решето,
травматозно-пустая.

Или полная – чем? Трухой,
как уже говорилось.
Как вычёрпывать жёлоб сухой,
уповая на милость.

На Красной площади земля всего красней,
там кровь из-под брусчатки проступает
и с ней
тот вечный огнь, что нас, как Палах, палит.

Тот вечный танк, что прямо в нас палит,
когда приказ подпишет замполит
и даст отмашку командир
в мундире том еще, заношенном до дыр.

Эх, поляки-ляхи,
водяные птахи,
прямо из болота
в брюхо самолета.

Под крылами – стрехи,
под стрехами – жмурки:
пляшут польку чехи,
а мазурку – урки.

И кулик с удодом
пред честным народом
пишут логарифмы
птичьей женской рифмы.

Стихотворяются двери,
развоплощаются звери,
па́ром свистит о потере
невидимый пароход.
Потере, утрате плоти,
и тоже невидимый плотик,
чтоб выплыть на берег напротив,
Харон спускает на лёд.

И машет веслом незримым,
как будто над городом Римом
в просторе необозримом
посылает последний привет.
И ветер, зияя и вея
в развалинах Колизея,
подвывает не хуже зверя,
но без особых примет.

На смеси французского – к счастью, с найниже-,
найнижегородским, найближележащим
в сокровищнице словаря —
мы в городе П. (в просторечьи – в Париже)
и шарим губами, и ржём, и скрежещем,
и всё, как окажется, зря.

А может быть, кажется – и не окажется,
а будет совершенно иначе,
а будет совершенно иное,
и зимняя лужица мазутом замажется,
и станет неважно: удачи-неудачи,
лишь бы звёздное небо надо мною.

Полуфизика, полу-
черная метка.
Отправляя детище в школу,
не справляйся, какая отметка

по литературе, метаматематике
или экобиологии.
Подсчитать лепестки мать-и-мачехи
способны ли многие?

Многим ли дадено
двойное зрение?
Находиться в ограде, но
продираться сквозь тернии?

К звёздам ли вправду, к звезда́м ли,
но вопреки ограде,
вопреки патрулям запоздалым
в городе и во Граде.

В евробусе – евросны,
восточно-, центрально- и западно-,
закатно, рассветно, и за полнолуньем
сребрится лоскут тишины.

Усни, убаюкана ходом колёс
по евроасфальту, по евробетону.
Лес как дом и дом как лес
надвигаются встречь бездону.

Проваливаешься в глубину и в зубную боль,
ищешь, как ложкой во щах,
утоление, не любовь.

И что же приснится-привидится,
взревнуется, позавидится
на Саарском мосту,
где луны кружок – как прыжок в пустоту.

Зарифмуя рифму с рифом,
повторяхом, повторихом,
не пишу я акростихом,
приневоленным стихом.

Я пишу стихом свободным,
поднебесным, подколодным,
самому себе подобным
в неподобии своем.

Словеса, где пахнет гарью,
как рубанком обстругаю,
насмеюсь, нахулиганю
и поплачу сподтишка.

Ходит крейсер, ходит лодка,
кто увесисто, кто кротко,
под щекою спит пилотка
на закраине песка.

(Ходит крейсер, ходит шлюпка,
кто увесисто, кто хрупко,
стонет сизая голубка
на закраине песка.)

Угомон меня возьми,
отложи на полку,
узелками и связьми
подвяжи мне холку.

Нашли Дрёму на меня,
ту, что возле дома,
как на черного коня,
то есть вороного.

Угомон со всех сторон
без грозы и грома.
Снова, снова крик ворон.
Снова, снова, снова.