Милорад Павич - Современная югославская повесть. 80-е годы

Еще до начала работы над «Словарем», своей роковой книгой, Теодор написал несколько статей по грамматике сербского языка. Однако и эти его ранние работы потерялись. Две из них я прочитал: «О природе прошедшего времени» и «Глаголы и будущие времена».

«Глаголы — несамостоятельные слова, потому что состояния, которые они обозначают, суть нечто временное, преходящее, как и люди, — говорил он, стоя на берегу Савы. — Нерушимо только прошедшее время. Настоящего времени не существует — то, что существует сейчас, уже свершилось. Прошедшее время — хозяин времен. Все есть прошедшее время. «Был» — это единственный глагол! Запомни: время писания — это одно, а время, когда происходит то, о чем пишется, — это другое».

Теодор вдруг опустился на землю, растрескавшуюся и теплую от августовского солнца. Он продолжал разговаривать сам с собой. Он отковыривал комки земли и бросал их в Саву. Потом спокойно поднялся и пошел к мосту. Когда мы перешли мост, он молча свернул на свою улицу и исчез, не попрощавшись. Я уже к этому привык.

Как сейчас вижу: слегка сгорбленный и худой, перебегает он трамвайные пути и входит в ворота старого каменного дома. Я подумал, сам не знаю почему, что в мансарде его ждет дед Вук.

В течение двадцати лет я был свидетелем распада души Теодора. Она рассыпалась непрерывно, незаметно и неотвратимо, как стены какого-нибудь дома в Дырах. Он сам это почти физически ощущал. Даже утверждал, что это естественно, что он теряет себя во время сна или глядя на Разию, на парковые сооружения, сквозь которые не может пробиться трава, на железные бочки у пристани, на дома, мусорные свалки, душные рестораны, дым, тянущийся к чистому небу над Белградом, на мутную Саву. Он примирялся с ее исчезновением.

Как-то беспокойной ночью ему приснилось, что он бежит по какой-то поляне, несется, несется, не касаясь земли. И вдруг прямо перед ним яма. Останавливаться было поздно, потому что левая нога уже была занесена над пустотой. И он падал, падал, словно у ямы не было конца, а в ней было светло, и свет струился от каких-то золотых столбов, мимо которых он летел. Он радовался, но вдруг одна стена рухнула, другая отошла, и он уже стоит и видит себя на той самой поляне, по которой только что бежал. Взглянул на небо и увидел в вышине серого журавля.

Теперь мне кажется, что существует незримая нить между жизнью Теодора и этим сном. Потому что все в нем как-то само собой связано, соединено.

Примерно в середине декабря 1976 года Разия легла в больницу. Ей предстояла срочная операция на сердце. Теодор захотел присутствовать на операции. «Хочу видеть ее плоть», — сказал он. Теодор повторял, что ему охота видеть кровь Разии, грудную полость и сердце. Будто ему надо было увидеть ее еще и изнутри. Его одолевала мысль, что Разия не выживет. Как ненормальный помчался он в больницу, чтобы присутствовать при умирании тела, которое обожал. Но в операционную его не пускали. Теодор настаивал. И тогда, еще до того как бригада хирурга Т. подготовила Разию к операции, Теодору сказали, чтобы он переоделся и шел в операционную.

Только позднее я узнал, что Теодору разрешили присутствовать на операции благодаря его знакомой из Лозанны — Катарине В., родственнице хирурга Т. О ней Теодор мне никогда не рассказывал.

После операции Теодор вернулся в свою мансарду. Вытянулся на кровати, чувствуя запахи крови и лекарств. Ему виделись руки хирурга и посиневшее лицо Разии на операционном столе. Вскрытая грудная полость напоминала ему идеальное гнездо, алтарь с величественными сводами, под которыми покоилось сердце. Глядя на тонкие сосуды, мышцы и сердце, из которого брызнула кровь, он не думал о страхе смерти, который появился позже. А когда после успешной операции хирург Т. обнял его, Теодор еле держался на ногах.

До поздней ночи я оставался с Теодором. Он был подавлен. Сидел за письменным столом, молча уставившись на разбросанные бумаги. Весь выжатый, усохший, жалкий. Черные его волосы сникли. Только глаза оставались по-прежнему огромными.

Под утро он уснул.

На следующий день после обычной его прогулки через мост и вдоль берега Савы я снова застал его за письменным столом. Падал снег. Он не заметил, как я вошел. Я сел в кресло у железной печки, которую он давно вытащил из подвала. Ощущался приятный аромат бука.

Теодор каждый год закупал целый грузовик буковых дров. Привозил ему эти дрова земляк и кум Вукан Мркоевич. Когда-то давно, будучи на свадьбе Вукана, Теодор завернул к матери в Дыры и привез Разии большой гранат.