Андре Камински - В будущем году — в Иерусалиме

Истины ради надо признать: вовсе не страх перед Божьей карой свойствен нашему племени. Безрассудства в нас куда как больше — это факт, и народом избранным мы стали, скорее, случайно, но благодаря именно этой случайности, мы не приемлем отступничества. Более того, не веря в небесный промысел, богохульствуя, проклиная и греша на каждом шагу, пастырей своих мы не меняем. К Заветам мы относимся без должного пиетета. Не моргнув глазом, поглощаем свинину, но перебежчик для нас — вечный изгой. Мы легко довольствуемся тем, что в синагогу заглядываем всего раз в году, но нога наша не ступает в церковь, где молятся гоим, которые на протяжении двух тысячелетий стремятся нас извести.

И только Хеннер совершил эту мерзость, и потому все мы, выражаясь языком моего деда, отрекаемся от него.

Разумеется, дед мой все же малость перебирает. Впрочем, разве не все у нас с перебором? У нас орут, причитают, вздымают над головой руки, рвут на себе рубашку, кусают сжатые кулаки, и это — по всякому поводу, а то и вовсе без. В произносимых нами словах мы — сущие экстремисты, воинствующие фанатики… Но на деле — ни от кого мы не отреклись. На самом деле, от Хеннера мы отвернулись лишь на какое-то время, и даже это не вполне истина, потому что, в сущности, он был всего лишь полоумным дядей, мишугене, что у евреев — не более чем грубоватое прозвище. Мне кажется, его попросту невзлюбили, а может, и того менее — на него обозлились за то, что он как бы обратился к конкурентам, не выговорив предварительно должных выгод. Короче, он совершил плохую сделку, а плохие сделки не прощаются никому, даже ангелам. Все осуждали скверный поступок Хеннера, втайне алкая при этом не упустить случая оказаться в одной связке с этим грешником и разделить с ним его тяжкий грех, а заодно и возможные выгоды.

Наконец, Хеннер, этот роковой неудачник, который всех нас надул, обобрал и выставил дураками, был родным братом Лео Розенбаха. В конечном итоге, он — один из нас, плоть наша и кровь, а это и есть самое главное.

Итак, Хеннер прибыл в Рим. Как того требовал артистический темперамент этого чудака, он вступил на святые камни Вечного города босиком, облаченный в пепельно-серые лохмотья пилигрима, истрепанные ветрами и невзгодами. За ним, с трудом перебирая до крови сбитыми стопами, сжимая под мышкой обшарпанный футляр с драгоценной скрипкой, покорно плелся его бессловесный сын Натан. Вступление в город этой пары было в высшей степени импозантным, оно не осталось незамеченным зеваками, по достоинству его оценившими.

Тибр сверкал в лучах утреннего солнца, в садах уже вовсю распускались магнолии, наполняя воздух изысканным ароматом, смешанным с нежным запахом жасмина.

Хеннер и Натан направились к площади Святого Петра. Будто два лунатика, все еще удерживаемых путами давно прошедшей ночи, проковыляли они к замку Святого Ангела. Вдруг откуда-то сверху могучим потоком полился неземной красоты колокольный звон. Запрокинув голову, Хеннер, будто помешанный, стал крутить ею по сторонам, подставляя лицо льющемуся с небес потоку божественных звуков.

— Это звонят колокола собора Святого Петра, мой мальчик, — прохрипел он сквозь перехватившие дыхание слезы и простирая к небу дрожащие от волнения руки, — возьми в руки скрипку, и пусть зазвучит «Аве Мария», чтобы христианский Бог услышал нас!

Натан положил футляр прямо на тротуар. Наклонив голову, он прижался щекой к скрипке и осторожно тронул смычком струны. Из груди ее полилась мелодия необыкновенной чистоты и нежности. Никогда прежде Натан не играл так проникновенно. Он не был больше вундеркиндом. Звуки, которые извлекал он из своей скрипки, окончательно окрепли. Они сделались уверенными и печальными, как молитва, с которой обращается к небу человек, твердо знающий, о чем просить Бога.

Вскоре оба паломника были окружены плотным кольцом невесть откуда появившихся зевак. С благоговением внимали итальянцы божественной кантилене, которая в сопровождении вибрирующего в воздухе колокольного звона заставляла сердца людей сладко вздрагивать, призывая случайных прохожих к необыкновенному воскресному концерту. Слушатели были околдованы. В особенности женщины, которые не в силах были отвести завороженных взглядов от хрупкого юноши с такими печальными глазами и мраморно-белой кожей.

Неожиданно мелодия оборвалась. Натан опустил скрипку, и по щекам его заструились слезы. Околдованные и потрясенные слушатели с недоумением смотрели на рыдающего уличного скрипача. Они не знали, что нужно сделать, чтобы он продолжил свою волшебную игру.