Андре Камински - В будущем году — в Иерусалиме

— А вы, Бальтюр, — неожиданно спросила Яна, которая все это время молча прислушивалась к разговору мужчин, — вы лично являетесь изменником родины?

— Да, — с улыбкой ответил он, — согласно Российскому уголовному кодексу именно таковым я и являюсь. И тем горжусь! Я готов в любую минуту выступить против нашей власти, против царя, против российского правительства и генералитета. Я готов даже бороться против моего собственного народа, который добровольно позволяет всем этим обманщикам бесконечно водить себя за нос. Когда разнузданной черни в Кишиневе или в Белостоке позволяют горланить на улицах и громить евреев, я становлюсь изменником родины. Тогда поднимаюсь я против людей одного со мной происхождения и которые разговаривают на том же языке, что и я. Дрейфус, к сожалению, так не поступал, и лишь потому его объявили невиновным.

— Тогда непонятно, — с ехидцей спросил Хеннер, — почему вы радуетесь тому, что он оправдан?

— Не за него я радуюсь, господин Хеннер, а за Францию, правители которой получили щелчок по носу. На ненависти к евреям хотели они сплотить французский народ. Общенациональное помутнение сознания хотели они раскрутить, чтобы при удобном случае захватить Германию или Австрию. Им это не удалось. Но для остального мира вся эта грязная возня послужила сигналом к осознанию истины: правящему классу верить нельзя. Сигнал этот был услышан, и этот факт вызывает во мне радость.

Между Бальтюром и Хеннером стала разрастаться едва уловимая взаимная неприязнь. В их восприятии жизни сколько-нибудь ощутимых противоречий не было. Один — анархист, другой — изобретатель. Оба стремились к преодолению гравитации, к постижению невозможного, как характеризовала их Мальва. Оба не слишком рассчитывали дожить до осуществления их идей и замыслов. Возможно также, они ревновали друг друга, поскольку и Яна, и дочь ее Мальва то и дело сравнивали этих мужчин между собой, и это нередко бросалось в глаза. А те, в свою очередь, осознанно или нет, боролись за сердца двух прекрасных женщин.

24 ноября 1906 года Мальва писала в своем дневнике: «Я отмечаю мой пятнадцатый день рождения. До сих пор я была ребенком или, по меньшей мере, таковым меня воспринимали. Похоже, сейчас стало по-другому.

Около пяти часов пополудни — в доме было уже темно — Хеннер отвел меня в сторону. Он долго и пристально разглядывал меня, будто пробирался взглядом под мои одежды, к самому телу. К моему изумлению, это нескромное действо доставляло мне невыразимое наслаждение. В нем была особенная пикантность, хмельное упоение, как от глотка прохладного шампанского. От этих новых ощущений я совершенно захмелела, а он взял мою руку и стал целовать ее с внутренней стороны. И тут случилось нечто такое, что я едва могу выразить словами. Нечто неизведанное, что сравнимо лишь с фантастическим фейерверком.

Кровь закипела во мне. Горячей волной скатилась она по шее, по груди, по бедрам и вдруг прихлынула вся прямо к сердцу. Все во мне задрожало, безумный жар, поднимаясь все выше и выше, перехватил горло. Бедра мои застыли в судороге. Я сжала челюсти и вся замерла. Сердце мое на мгновенье остановилось, и тут я будто взорвалась.

Душа выпорхнула наружу, взлетела к самым небесам, и могучий поток сладострастия разлился по всему телу, заполнив собой каждую его клеточку.

Хеннер все еще был рядом, он целовал мою ладонь. Кончиком языка он осторожно щекотал кожу между большим и указательным пальцами. Мои колени сделались ватными, и я почувствовала, что вот-вот упаду. Прямо к нему в руки, в объятиях которых я столько раз воображала себя. Вероятно, он хотел того же, потому что он приблизился ко мне вплотную, и я отчетливо слышала, как колотится его сердце. В это время со стороны лестничного пролета раздался резкий голос:

— Мальва, где ты торчишь?

Мамина бестактность порой убийственна! „Где ты торчишь!“ Это следует понимать: „Какую глупую выходку ты опять вытворяешь?“ Да она просто завидует, что я молода, а она уже старая. Завидует тому, что Хеннер стал обращать внимание на меня.

Нет, я, пожалуй, уж слишком… Она совсем не старая. Она прекрасна, как павлин. Все мужчины, проходя мимо, оглядываются на нее. К тому же, с тех пор, как в нашем доме поселился Бальтюр, Хеннер перестал быть единственным светом в ее окне. Она влюблена в Бальтюра — это очевидно, но этого я не совсем понимаю. Спору нет, Бальтюр — человек. Человек до мозга костей, но Хеннер, как бы это выразиться, Хеннер — мужчина, рыцарь, сказочный принц. Пожалуй, Бальтюр чем-то лучше. Как сказал бы папа — ценнее.