Радослав Михайлов - Властители земли

Среднего роста, крепкий, сноровистый, взгляд быстрый, как у птицы, глядящей на мир из глубин своей первозданности, Димитр Первый — мастер из мастеров. Кто бы ни пришел, специалист или дилетант, всяк залюбуется его мастерством: каждая плиточка об этом говорит, каждый уголок. Димитр не задумывался над тем, что должен ощущать большой мастер, сознающий свое мастерство, и в чем это самосознание может проявляться. Работал да работал, только таил ото всех свой резец с алмазным острием. Работал быстро, но не из-за того, что сделать надо много; его словно изнутри что-то подталкивало — так голодный ест, торопливо. Ему было не по себе от скрытой неприязни товарищей (но что-то глубинное заставляло его сопротивляться, хотя он знал, чего именно ждут от него и что если он это сделает, то неприязни не будет, но все-таки душевный протест оказывался сильнее), и мысль о квартире мучила неотступно, особенно по вечерам, когда сидишь напротив жены и не знаешь, куда руки девать.

Наутро его мысли то и дело возвращались к привидевшемуся сну: стоит в боксерской позе, хочется размахнуться, ударить, но не бьет (бокс в натуре он никогда не видел, только в кино, но цивилизованная агрессивность боксерской позы ему нравилась, и он часто мысленно принимал эту позу). Быстро подготовил инвентарь: печку в угол, бачок на место, цемент, песок — все под рукой. Вымерил расстояние, наклон стены и начал замешивать раствор. Прошел час, помещение уже нагрелось настолько, что работать стало приятно. С двумя стенами закончено, вот подровняет их и начнет две другие, сначала, как всегда, на высоту человеческого роста, а после обеда принесет козлы и доски, чтобы домазать до потолка. Временами слышно, как ходят по дому, снизу глухо бьет молоток. Димитр занят своим делом, ничто его не отвлекает, ничто не мешает. Примерно в полдевятого (часов он не носит, но время чувствует) в дверь постучали, как в кабинет, и он, мастерком нанося раствор, крикнул: открыто! В дверь просунулась голова в кепке, на шее шарф, а потом дубленка из тех, что на экспорт, по пятьсот левов. Плечо оттягивал ремешок фотоаппарата.

— Можно?

Парень лет двадцати пяти, не больше. Димитр, не разгибаясь, глянул на него и отвернулся: тоже из хозяев, да еще и с фотоаппаратом.

— Доброе утро, ты Димитр Стоянов, которого Первым зовут?

— Я, — усмехнулся Димитр, продолжая выравнивать стену.

— Тот самый, что не работает налево?

— Тот самый.

Парень расстегнул дубленку и представился: журналист из окружной газеты.

Димитр удивленно посмотрел на парня через плечо: ишь ты, с журналистами не приходилось встречаться. Парень вытащил пачку сигарет, предложил Димитру, он отказался.

— Меня Мишев к тебе прислал. Хочу написать очерк о рабочем-отделочнике, у вас очень интересная работа.

— Интересная, — хмыкнул Димитр, — даже блестящая.

Парень улыбнулся:

— А у тебя есть чувство юмора… Если согласен, то продолжай работать, а я посмотрю и заодно поговорим.

— Можно и поговорить.

Парень покопался в карманах, достал блокнот, ручку и, щурясь от сигаретного дыма, начал: когда родился, жена, дети, отец, мать, родное село. Димитр шлепнет раствор на стену, подровняет, снова шлепнет и отвечает — одно другому не мешает. Ничего выдающегося: тридцать пять лет, женат, двое детей, отец — человек рядовой, мать тоже, живут в селе, а я уехал. Причина? Из-за денег или жизни другой захотелось, почему уехал? Димитр усмехается: разве это важно? Конечно, важно. Парень курит, смотрит на его руки и вроде бы не торопится, а Димитру интересно поговорить, благо есть слушатель. И из-за денег, и из-за жизни, и из-за обиды. Вот как… Кто обидел, чем, как? Димитр молчит, набрасывает раствор мастерком на стену, чувствуя на себе внимательный взгляд. Коли хочет журналист, он ему расскажет.

Работал я в овощеводческой бригаде, и отец мой там, и жена, только они сеяли да сажали, а я делал деревянную оснастку, потому что окончил деревообрабатывающий техникум, а деваться мне с ним в деревне было некуда. После армии проработал в бригаде восемь с лишним лет. И тут построили новый магазин: стекло, металл, в общем, модерновый. Наше село не из больших, но и не маленькое, к неперспективным не отнесешь. Иду к председателю Тончо: так и так, давай сделаю стеллажи для магазина, и время есть, и инструмент, и верстак, все, только доски пусть привезут, гарантирую, что сделаю лучше, чем городской промкомбинат. И можешь, говорю я Тончо, сказать правлению, что сделаю бесплатно, просто так, потому что осточертело мне планки строгать, профессию свою уж забыл. Очень хочешь? Очень. Он помолчал. На другой день Тончо мне говорит: уж если тебе так хочется, сделай мне гардероб, надо сначала посмотреть, что ты за мастер. Сделаешь хорошо — заплачу, плохо — об твою голову разобью. Договорились. Согласен на все условия, уж больно тяжко было без настоящей работы. Привез он мне доски красного дерева, и за пять дней я ему смастерил гардероб по специальному чертежу: у меня к такой работе душа лежит. Он остался доволен, заплатил пятьдесят левов, тайно, чтобы никто не знал, потому что опасно: узнают — и меня, и его обвинять начнут. Хоть я не из-за денег делал и отказывался от них, но ему неудобно было не заплатить. Теперь можно и к стеллажам приступать, говорит мне Тончо, вижу, что ты мастер. Говорил ли он в правлении, нет ли, не знаю, но не зовут меня, а от людей слышу: заказали стеллажи в промкомбинате. Иду к Тончо: почему не поставил вопрос на правлении, ведь в городе сделают тяп-ляп, лишь бы план выполнить, а я бы с душой. Тончо занят чем-то, ждет, когда его по телефону соединят, ему не до меня; и ни объяснения, ни извинения, обещал ведь. Положил руку на телефонную трубку и говорит: невозможно наряд оформить, ты не предприятие. Так я же без денег сделаю! Без оплаты нельзя, есть государственные законы, ступай, у меня дела. Ну что ж, нельзя так нельзя, а жалко. Но по селу пошли разговоры о гардеробе для Тончо: так ты, оказывается, мастер! И потянулись ко мне люди: то им сделай да это. Но я свое село знаю — не разберешься потом — и всем отказываю, только сестре своей не мог отказать, она здесь же, в селе, замуж вышла, да зоотехнику, он приятель мой и в то время как раз новый дом построил. Вот им я кое-что сделал. Тут Тончо приходит, злой-раззлой: ты что это тут частную лавочку открыл, нельзя, ты зарплату от кооператива получаешь, нельзя частно работать. Объясняю ему: только сестре и зоотехнику, никому больше. А он в амбицию: как это, не только ему, другим тоже делаешь, и поставил вопрос на правлении. Оштрафовали меня и запретили работать дома. Делать нечего, буду сидеть сложа руки, пока терпения хватит. На селе столяров нету, я один, каждый день идут с просьбами, а я всем отказываю. Потерпел я месяц-другой, но руки чешутся, и сказал себе самому: а почему бы себе не сделать что-нибудь? Дом у отца старый, возьму да подновлю. Привез материалов и давай постукивать, даже резьбой дом украсил, из сухого дуба, времени-то сколько хочешь, и забор подновил, а почему нет? В деревне все всё знают. Доложили Тончо, кто-нибудь из тех, кому я отказал, тот приходит с решением совета: слов не понимаешь, штраф на тебя не действует, сдавай мастерскую бай Ставри, а тебя переводим в сторожа, но возьмешься за инструмент — смотри! Как это в сторожа? Я специалист! Твоя специальность не дефицитная. Мебели в магазинах сколько хочешь, кому надо, пусть готовую покупает, а планки для огорода и бай Ставри сделает. Если честно говорить, то специальность моя для села дефицитная, но если честно, а не официально. Вот поэтому-то и не стал я с Тончо разговаривать, взял свой инструмент и подался в город: не мог больше без настоящего дела. Слышал потом, что Тончо грозился вернуть меня в село, но не вернул.