Геннадий Марченко - Выживший

В соляном растворе, по словам шкурки должны были пролежать не меньше 12 часов. За это время мой спаситель собирался походить по округе и ещё пострелять пушнины, пообещав к темноте вернуться.

- К вечеру вернемся, может, даже с прибытком. Тогда уж можно будет и в заготконтору всё сдавать. Вон под топчаном ещё десятка два шкурок лежат, уже готовые, - кивнул он на мою лежанку.

- И много платят?

- Сколько платят - всё мое, - усмехнулся охотник. - А если серьезно, то на жизнь хватает, но и только. Ну и кое-что дочке в Ленинград отправляю, она у меня там на врача учится.

- А жена ваша где?

- Так нет ее, - нахмурился Кузьмич. - Три года уже как от чахотки померла. Дочка и сказала, что выучится на врача, чтобы в нашем посёлке никто больше не умирал.

- Обещала вернуться? Похвально, хотя в Ленинграде наверняка у нее будут предложения работы, если она закончит учебное заведение с хорошими оценками.

- Вернется, куда она денется... У нее жених здесь, Ванька, сын директора заготконторы, они жениться решили, когда моя Дашка с учебой закончит и в поселок вернется. Я уж, чего там, сам понемногу на свадьбу откладываю, какое-никакое приданое всё равно нужно.

- А сами вы, извиняюсь, потомственный охотник?

- Потомственный ссыльный, - хмыкнул в бороду Кузьмич. - Деда моего в эти края ещё при Александре II Освободителе вместе с семьей сослали, чтобы в Москве народ не мутил. Я уж тут и родился.

- А кем был ваш дед?

- Кем был? Хм... Был он, милок, чиновником особых поручений при генерал-губернаторе Долгорукове.

Что-то такое мне вспомнилось, поскольку одно время я всерьез зачитывался Акуниным.

- А фамилия ваша, случайно, не Фандорин? - наудачу спросил я, сам понимая, как глупо звучит мой вопрос.

- А с чего ты взял, что Фандорин? Не, мы Лукины.

- А как же ваш дед народ мутил? Против царя агитировал?

- В том-то и фокус, что ратовал за отмену дворянского сословия, как изжившего себя. А сам был дворянином, это, получается, против себя же и агитировал.

- Получается, вы ещё и из дворян?

- Пращур мой, слышал ещё от деда, под Петром Великим воевал шведа, знаменосцем был. А сам рекрут из простых землепашцев, но Петр Лексеич его храбрость оценил, дворянским титулом пожаловал и земли выделил под Псковом.

- А в чем храбрость состояла?

- Не дозволил недругу завладеть знаменем полка, в одиночку, с палашом в руках, израненный, отбился от десятка шведов.

- Это действительно серьезно, - согласился я.

- Серьезно, - подтвердил Кузьмич. - Да только лишили моего деда дворянского звания. Для отца и меня-то, может, и к лучшему, потому как после революции с дворянами разговор был короткий.

- Не было бы счастья, да несчастье помогло, - хмыкнул я. - А поселок ваш, наверное, Кослан называется?

- Он самый. Слышал о нем?

- Да просто на карте отмечен, а других населенных пунктов в округе вроде бы как и нет.

- Ну да, это верно, места здесь глухие. Сто верст можно пройти и ни одной живой души не встретить, только зверье непуганое. Ну так оно и хорошо, чужие люди тебя не потревожат. Я тебе сейчас ещё отвара сделаю, пить нужно часто, чтобы хворь быстрее выходила. И поснедать достану, чтобы самому в погреб не лазать, силы тебе беречь надобно.

Так я и остался один в избушке коротать зимний день. Лежал, глядя в светлое пятно оконца, до которого мог дотянуться, не вставая, рукой и, поскольку заняться больше было нечем, размышлял.

Вот лежу я в таежной заимке на топчане под пестрым одеялом, дело идет на поправку, а куковать мне здесь аж до самой весны. Даже до мая, когда, наконец, море не очистится ото льда и не пришвартуются в архангельском порту иностранные суда. И на одном из них, если сильно повезет, мне удастся уплыть из страны, где меня не очень любезно приняли некоторые облеченные властью начальники. А что ждет меня там, на чужбине, где я никому не нужен? Смогу ли я что-то сделать для своей Родины, прежде чем на нее обрушится вся мощь фашисткой Германии? Или затаюсь, забьюсь в самый дальний угол планеты, чтобы там меня не отыскали люди Ежова? А может, никуда не уходить? Думаю, Кузьмич не выгонит меня, если я скажу, что хочу тут остаться. Места, как он говорил, глухие, кто меня здесь найдет? Пережду войну, потом можно будет как-нибудь легализоваться...

Нет, чувствую, не смогу спать спокойно, зная, что из-за моего бездействия будут гибнуть люди, которых я мог бы спасти. Не знаю, каким образом, но мог бы.

Ориентировочно часа в два дня я пожевал вяленой оленины с орехами, затем, чуть подождав, выпил кисло-сладко-горький отвар, который стоял подогретым на 'буржуйке'. Подбросил в печку дровишек и снова улегся на топчан, натянув одеяло до подбородка. Не заметил, как затянула дремота.