Захария Станку - Ветер и дождь

— Вам нужно поговорить? Может, мне уйти?

— На четверть часа, — сказал Цигэнуш. Неожиданно рассмеявшись, он добавил: — Учитывая, сколько мне осталось, это срок немалый…

Лицо Сармизы помрачнело.

— Зачем ты так говоришь? С тех пор как я здесь, ты говоришь только о смерти…

— О чем же мне еще разговаривать? Надо смотреть правде в глаза. — Он вдруг изменил тон и сказал с большой нежностью: — Постарайся отдохнуть. Ты ведь не смыкала глаз двое суток. Верно?

— Это из-за неудобной дороги, — сказала девушка. — Я приехала сюда на грузовике. — Она обернулась ко мне и, словно считая, что обязана объяснить мне все свои обстоятельства, продолжала: — Мы привезли из Галаца кое-какие товары. Здесь у вас, в Телиу, сущий рай для спекулянтов и саботажников. Бушулянгу надо было бы давно выгнать. Не могу понять, как вы не разобрались в нем и назначили его префектом. Подумать только — префектом!

— Его скоро прогонят, — сказал Цигэнуш. — Не беспокойся. Об этом тебе не стоит беспокоиться. Пойди отдохни. Ты слишком долго тут сидела около меня, измучилась…

— Я не устала, — сухо сказала девушка. — Почему ты меня гонишь отсюда?

— Тебе нужно двигаться, — строго сказал Цигэнуш. — Разве ты не знаешь, как вредно сидеть в комнате без движения. Ты ведь прошла через это…

Я подумал: неужели они поссорятся? Странная это будет ссора. Они поссорятся накануне его смерти. Совершенно очевидно, что ему осталось жить недолго.

Но Сармиза послушалась и вышла. Как только девушка закрыла за собой дверь, лицо Цигэнуша изменилось.

— Ну вот, — сказал он с облегчением. — Теперь, когда она ушла, я могу поговорить с тобой совершенно откровенно. У меня не осталось никаких надежд: все кончено… Это не шутка. Я протяну от силы дня два, самое большее — три… Может, я и в самом деле слишком поздно попал в больницу. А может, врач не сделал всего того, что полагается делать в таких случаях. Не знаю. И уже никогда не узнаю. Винить я никого не хочу. Даже судьбу, потому что никогда в нее не верил…

Мне очень хотелось сказать ему что-нибудь утешительное, но я ничего не мог придумать. Голова у меня была пуста, как тыква. Я мог только сидеть и смотреть на больного. И молчать. Он тоже смотрел на меня. У него был странный, пристальный взгляд. Я вдруг подумал, что он смотрит на меня так, как будто это не он, а я умираю и ему хочется запомнить, как я выглядел в свой смертный час.

Он снова заговорил:

— А жаль все-таки… Хотелось бы еще пожить… Так много еще нужно сделать… Вот бы еще пожить, поработать, жениться, танцевать с Сармизой, иметь от нее детей… Бездетный человек похож на дерево, которое ни разу не зацвело. Верно ведь?

Я с удивлением посмотрел на него. Я не ожидал от него таких слов. Похоже, что он стал сентиментален… Одни перед смертью становятся излишне разговорчивыми, другие, наоборот, упорно молчат. Люди, которые всю жизнь были сдержанны и скупы на слова, могут вдруг раскрыть свою душу. Может, Цигэнуш как раз из этой породы?

Нет, Цигэнуш оставался самим собой. Он снова замолчал и прислушался к ветру, беснующемуся за окнами. Я тоже прислушался. Наше молчание продолжалось довольно долго. Потом снова заговорил Цигэнуш. Теперь он говорил шепотом, я еле разбирал слова:

— Очень жаль Сармизу, — сказал он. — Только одно утешает меня: она еще молода, это поможет ей забыть меня. Со временем все женщины забывают тех, кого они любили. Даже самые лучшие из них, и те забывают…

— Сармиза, быть может, и не забудет…

— Нет, забудет… Даже товарищи меня забудут, не только Сармиза.

— Товарищи тебя не забудут!

Я произнес эти слова не задумываясь и вдруг почувствовал, что краснею. Я покраснел от стыда, потому что ясно понимал: это обман. Я его обманываю. Он, впрочем, тоже отлично все понимал.

— Не надо меня утешать, — сказал он. — Меня это совсем не огорчает. Я знаю, что это неизбежно, у товарищей будет очень много работы, и не удивительно, что они меня забудут… Никто ведь не помнит имен всех солдат, убитых на войне… Мы тоже солдаты, с той лишь разницей, что наша война будет продолжаться дольше обычных войн. Значительно дольше. Нельзя изменить мир за несколько лет…

Он замолчал, и я вдруг отчетливо услышал тиканье моих карманных часов. Мне показалось, что оно совпадает с биением моего сердца… О, если б и сердце было простым механизмом… Если б оно только сокращалось и гнало кровь по венам… Если б оно не ныло, не терзалось, не испытывало горечи и боли!

— Откуда ты родом, Цигэнуш? Может, надо сообщить о твоей болезни семье?