Захария Станку - Ветер и дождь

— А если испугаешься?

— Попробую не испугаться!

Мы оба рассмеялись и в таком, уже более веселом настроении привязали своих лошадей к забору примарии и вошли во двор, где стояла толпа. Мы громко поздоровались. Ни один человек нам не ответил, как будто все собравшиеся здесь были глухонемые. Я пошел к крыльцу, навстречу мне сделал несколько шагов какой-то толстяк с широким и румяным лицом. Я обратился к нему с обычным приветствием:

— Доброго здоровья!

— Н-да, — неопределенно ответил толстяк. — Вы, верно, ждете, чтобы и я сказал вам: добро пожаловать? Н-да… Этого я пока говорить не стану. Подождем. Вот так. Да.

Я выслушал его не перебивая, потом сказал:

— Я приехал сюда поговорить с людьми.

— Это можно, — сказал толстяк. — Пожалуйста. Видите — люди сами пришли посмотреть на вас. Так что можете немедленно приступать к делу. Если ваши речи им понравятся, они вас внимательно выслушают. Если нет — освищут. Только и всего. Все ясно и просто.

— Вы здешний примарь?

— Да. Меня зовут Илие Иким.

— А давно вы состоите в этой должности, господин Иким?

— Не так чтобы уж очень давно, господин кандидат. Лет двадцать, не больше. Всего лишь двадцать лет.

Он самодовольно усмехнулся. Я тоже усмехнулся и спросил:

— Значит, если людям не понравится то, что я им скажу, они меня освищут?

— Да… И повернутся к вам спиною… Или…

— Что или?

— Ничего особенного. В крайнем случае они вас изобьют. Или проломят вам голову…

— А может, чего доброго, и убьют?

Примарь усмехнулся:

— Ну, это было бы уж слишком…

Я обратился к толпе. Первым делом я счел нужным поблагодарить за то, что они пришли выслушать меня. Но не успел я закончить фразу, как один из стоявших в первом ряду грубо перебил меня:

— Может, ты вообразил, что мы пришли сюда, потому что сочувствуем вам? Мы пришли просто из любопытства. Мы пришли посмотреть, как выглядит коммунист, который хочет с нашей помощью стать депутатом, а потом, попав в парламент, проводить там законы, направленные против нас… Вот почему мы пришли. Для нас, господин товарищ, коммунист еще в диковинку, мы даже в глаза не видали живого коммуниста.

Не успел он кончить, как заговорил другой:

— У нас коммунизм никогда не пустит корней. И не надейтесь! Мы люди зажиточные… Нам нужны слуги, а не товарищи. Нам с вами не по пути…

Я поднял руку, и он замолчал. Я только слегка повысил голос:

— Я очень рад, что вы говорите со мной откровенно. Если вам хочется еще что-то сообщить мне, я охотно выслушаю вас. Когда вы кончите, буду говорить я. Не беспокойтесь: я вас долго задерживать не стану. Мне ведь известна поговорка: если человек говорит много, значит, ему нечего сказать. Вот вы все хвастаете своим богатством… Не бойтесь, от моих речей вы не обеднеете…

Мои слова многим понравились. Впервые я увидел улыбающиеся лица.

— Голытьба из Блажини любит поговорить, потому-то они и без порток ходят. И босиком…

— А вот у нас в Темею, господин товарищ, разговаривают мало. Зато мы дело делаем.

Из задних рядов вышел человек. Он был высок и плечист; кирпичного цвета лицо, мрачный взгляд, не сулящий мне ничего хорошего. Что и говорить, фигура колоритная.

— Собственно, зачем вы сюда пожаловали? — спросил он, глядя мне прямо в глаза. — Думаете, вам удастся нас обмануть? Мы ведь отлично знаем все ваши коммунистические прожекты. Вы собираетесь отнять у нас землю и отдать ее всяким голодранцам. Собираетесь забрать у нас дома. И тоже отдать другим. Мы все это знаем…

Еще кто-то с угрозой возвысил голос:

— Седлайте лошадей и убирайтесь отсюда… С нас хватит! Мы на тебя уже посмотрели, господин товарищ из Бухареста. Посмотрели и оценили. Мы уже знаем, какая тебе цена. Грош тебе цена, господин товарищ. Лично я бы ни одной леи за тебя не дал…

В толпе заржали от удовольствия. Я услышал и женский смех. Пока мы стояли во дворе примарии, явились и жены богатеев — они ведь тоже получили право голоса по новому закону. Тот, кто сказал, что не даст за меня ни одной леи, продолжал:

— Твоего помощника мы тоже знаем. Знакомая личность. Этот голодранец работал у нас, как и все его односельчане. Слышь, как тебя зовут, парень?

— А разве вы уже забыли, дядя Кристаке?

— Забыл. У меня было много слуг, всех не упомнишь…

Атмосфера накалялась. Непоправимого еще не произошло. Однако я не успел еще ничего толком сказать, а они уже лезли на рожон, подбадривая друг друга. Я все стоял в оцепенении, а у них уже дело дошло до брани. Надо признать, ругаться они умели. Такую отборную брань мне редко доводилось слышать. Но одной руганью дело не ограничилось. Какой-то человек в первом ряду, темноликий, юркий, с редкой смоляной бородой, вдруг вытащил из-за голенища длинный нож. Он поднес его к губам, так что издали могло показаться, будто это блестящая свистулька. Подув на лезвие, как это делают босяки, проверяющие, хорошо ли оно отточено, он обратился к примарю: