Андрей Латыголец - «Годзилла»

***

В прошлом году на ежегодной самодеятельности в части наша рота заняла первое место. «Фазаны» по рассказам прапора готовились месяц и добросовестно отнеслись к данному мероприятию. В этом же году наша рота заняла последнее место. Студнев рвал и метал. Особой подготовки от нас не требовали и мы пустили всё на самотёк. Я сыграл армейскую песню на гитаре, Рацык с Гораевым сочинили рэп про караул, поставили со «слонами» пару заезженных кэвээновскиз миниатюр и в завершении Камса проплевал в микрофон бит бокс. Со сцены на нас смотрели без интереса и мы казались жалкими. Аплодисменты были вялыми, а смеха из зала практически не возникало.

Студнев возненавидел нас ещё больше, а особенно меня с Мукой, как самых приближённых к нему и терзал за всех. Всё чаще ставил с нами в наряд свой же период, я дежурил с Чучвагой и Индюком, Мука с Раткевичем и Напалмом, а когда большинство «слонов» отправилось в караул, выделил третьего дежурного ефрейтора Карпова.

Его участь была предрешена. Мы быстро раступили его в заполнении журналов, благо почерк его был хорош и ему пришлось писать отчёты за троих. Его практичность и быстросхватываемость сыграла нам только на руку.

***

В начале августа в роте произошли некоторые изменения. Студнева повысили до капитана, а Лёве дали старлея, назначив заместителем командира роты, во взводниках возникло одно вакантное место и его заняло новое пополнение «шакалов». В часть прибыли, закончившие академию желторотики. К нам в роту распределили лейтенанта Максима Говаркова, высокого симпатичного белобрысика с крепкой и мускулисто-подтянутой фигурой. По началу он показался нам кротким малым, но изучив дела в роте за пару дней, сразу же принялся крестить и воспитывать нас на свой манер.

Так по его принципу все солдаты были пушечным мясом и диалог он намеревался строить лишь с сержантами, которые по его мнению олицетворяли власть над этим мясом. Все градационные разделения по срокам службы ему были чужды, и рядовые с ефрейторами виделись ему равными в своих обязанностях. Я некоторое время симпатизировал Говаркову, даже пытался примазаться к нему, чтобы мягко разъяснить традиции ротной жизни, но когда понял, что он видит всё со своей уставной колокольни, остыл и расслабился. Говарков меня раскусил и стал гонять.

— Мне не нравится, что в нашей роте ефрейтора наглее сержантов, знайте свое место!

Во взводниках, или в канцелярии, когда не было ротного или зама, он по долгу нравоучительно песочил нас с Мукой и требовал дисциплины.

Я давно свыкся с ротной бытовухой, набрал вес, почувствовал свободу, а тут появился этот легитимный выскочка, ставший нам поперёк горла. В «стелс» теперь мы стали ходили с песней, поднимая высоко ноги и если ему не нравился наш походный шаг, возвращались на исходную. В строю следовало стоять тихо и не шевелиться. Меня бесили его отчитывания перед всей ротой, что, дескать, я весьма вальяжно и с издевкой провожу поверки и другие переклички. Это напрягало. Напрягало и то, что он совершенно не желал учитывать срок нашей службы, все былые заслуги и лишения. Даже подсосник Гурский не смог найти с ним общего языка. Говарков сразу ставил всех на место, проводя чёткую грань между командирами и подчинёнными. Однако радовало то, что он не был съехавшим с катушек садистом. Рукоприкладства он всячески порицал, морально пытаясь выколачивать из нас всю дурь. Так постепенно наша рота скатилась в жизнь по уставу, и со всех подразделений части нашу роту стали называть второй «крестьянской».

В оружейке, когда «шакалы» получали оружие, я по долгу пялился в зарешечённое окно и сочинял грустные стихи. Образы появлялись спонтанно.