Андрей Латыголец - «Годзилла»

После полуночи ко мне чаще стал захаживать Ковш и мы, разложив на столе припасённые харчи, пили кофе, поедая сладости или «Роллтон», возбуждая в желудках моих «слонов», стоящих на тумбе, животный голод. Иногда я позволял им угощаться остатками роскоши.

К трём утра отправлялся спать в бытовку, ставя на фишку дневального, строго воспрещая ему терять бдительность и клевать носом.

***

Первому из наших лычки ефрейтора повесили Индюкову. За день до ухода дембелей. Поставили на должность каптёра и баста. С приобретением лычек Индюк значительно приободрился, а в его выражении появилась некая возвышенность. Он не обращал внимания, что в курилке его обзывали «собакой», термин относящийся исключительно к ефрейторам, с другой стороны лучший солдат, может даже приказывать, но не сержант, и толку от его команд, как лаяния от собаки. Лычки тем не менее символизировали определённую власть.

Ближе к концу июля звания раздали и всем остальным. Студнев построил всю роту на взлётке и вместе с Кесарем под аплодисменты других, вручал особо отличившимся тёмно-зелёные ленточки. Младших сержантов получили Гораев, Лесович, Нехайчик и Ранко, ефрейторов, соответственно, раздали мне, Ратькову, Мукамолову и Игнатюку. Так же «собак» повесили «слонам» Карпову, Дилькевичу и Кубацкому, закрепив за ними, как и предполагалось, должности командиров отделений. Из грязи в князи в общем. Понятное дело, что «по дедухе» их должности были номинальными и слушать их никто из наших особо не собирался.

***

Как не грозился нам Гурский ещё в «межухе», когда Кесаря отправили на кичу, опустить нашего всеобщего ненавистника и предъявить ему за все лишения, ничего подобного не произошло. Остатки некогда мощного «фазанятника» напоминали теперь тени призраков от былого величия, витавшего между наших рядов.

Оставшихся «дедов» «шакалы» не напрягали и они в основном отсиживались в роте. Коряга, Ромашка и Ветраш, отхватившие по трёшке «губы» за форму одежды, просиживались либо у Индюка в каптёрке, либо в холодной. Кесарь скрывался в бытовке на стуле возле розетки и тупился в телефон, выходя из роты только на построения и приёмы пищи. Словом, был тише воды. Я совершенно не держал на него зла, хотя, признаться, было за что.

По-настоящему скучно Кесарю стало через три дня, когда его период ушёл полностью. Ромашев прощаясь, плакал и сетовал на то, как всё плохо вышло и они не отметили это день вместе с другими демобилизующимися пацанами.

Следующую неделю он вообще поник, ходил в третью роту к сержанту Цыбарину, который так же влетел на десятку. Когда в роте ответственным был Секач, крутился подле него. Секач постоянно жаловался на нас, дескать какие мы непутёвые и совсем, видите ли, не вынесли никаких уроков из нашего караульного воспитания.

— Да вас «слоны» даже за старших не воспринимают, — говорил нам Секач, а я давно не воспринимал его, как адекватного человека.

В последний день пребывания Кесаря в части, рота заступила в караул, а я ушёл в штаб по вызову дежурного, так с ним и не попрощавшись, да и желания, признаться, особого не было.

Вот так одиноко, тихо и спокойно, без всяких громоподобных канонад ушел в своё небытие последний оплот нашей дедовщины.

Однако мы скоро поняли, что на смену одному злу пришло куда более коварное западло — «шакалы».

***

Одним из первых в дежурстве накосячил Индюк. Заснул прямо за столом и не успел вовремя воспрянуть, «слон» -дневал Щавлик своевременно его не разбудил и Индюка сняли с дежурства, а Студнев вообще разжаловал в вечные дневальные и отныне мы с Мукой стали ходить в дежурства сутки через сутки. Ко мне в наряд стали чаще ставить Чучвагу и провинившегося каптёра по отдельности и вместе. Когда дежурили втроём, одуревали в край. Чучвага отлично справлялся с разделением обязанностей среди «слонов», они бегали у него, как драные коты, отличный был бы командир; Индюк скромно пробивал лосей и заставлял пахать. В такие смены мы спали по очереди, если с нами заступал «слон», то я, как правило, отпускал своих спать до самого утра, давая «слону» час на отдых. Ночью Индюк на тумбе практически не стоял, усаживался ко мне на стол и в наглую дрых, пуская воздушные пузыри. Я тряс его, чтобы он поговорил со мной, да и просто просил стать ближе к тумбе; проверяющий мог зайти через третью роту, а от туда открывался отличный обзор на нашу взлётку. Индюк психовал и говорил, что я напряжный. Чучвага делал проще, ставил за тумбой стул и периодически садился отдохнуть, тупился в телефоне и выносил мозг по поводу своей гродненской пассии.