Андрей Латыголец - «Годзилла»

***

Я не помню дней, даже самых сытных, когда мне удавалось сделать более-менее удачную вылазку в министерский кафетерий или работая на дровяном, обязательно при этом навещав по разрешению Пушки чифан, не считая походов на КПП, когда я отъедался харчами знакомых, чтобы мне совершенно не хотелось есть. Жрать пёрло всегда, дико, до одури и нервных срывов.

С реабилитацией Секача в роли начкара, контроль за нами ужесточился и я почти не смел покидать караульное помещение под страхом разоблачения. В роте дела обстояли ещё хуже. Мы ждали от завтрака до обеда, от обеда до ужина, от ночи, подобной короткому бреду, до завтрака, вертясь, как белки в колесе этого бедственного положения.

Я ни как не мог привыкнуть к промежуткам между приёмами пищи и порой мне казалось, что нам не дожить до столовой. Живот скрючивала от острой желудочной боли, которая словно съедала меня изнутри.

В тот вечер на ужине нас снова подорвал Кесарь и лишь некоторые успели закинуть в рот пару ложек остывшей перловки. Мы были злыми, уставшими и полностью опустошёнными.

В роте в наряд заступил сержант Гнилько и Воробьёв с Лакусем. Уборку в расположении им уже давно было делать не положено и дежурный запрягал наш период, первых попавшихся, без разбора. Указали на нас с Гурским. Отправили сперва подметать взводники, а потом кабинет заместителя комбата по батальону капитана Головача.

К нашей радости, протирая пыль с полок, на которых стояли книги, в основном на военную тематику, мы обнаружили банку с сахаром. В шуфлядке отыскали ложку и по очереди стали закидывать этот спасительный песок в своё изнывающее нутро. Сахар немного утолил пищевые рецепторы и на непродолжительное время успокоил чувства голода. Мы съели примерно по десять столовых ложек, на половину опустошив банку.

— Паливо, — только и сказал я.

— Забей, если завтра схватятся, официально дневальные не мы, пусть с Гнилого спрашивают, — успокаивал Гурский.

Убирая душевую, я увидел в мусорном бачке пол буханки черняги.

Руцкий достал её, повертел в руках и с горечью швырнул обратно.

— Вот уроды…

Я проклинал этих мразей, всех вместе взятых, способных выбросить хлеб, пусть даже чёрствый.

«Гэта беларусы?»

***

В карауле влетел. Плохо ответил статью на разводе министерскому полкану и от всеобщего негодования «фазанов», что предвещало неминуемую прокачку, стоячий караул, запрет на курение и сон, нас спас ротный Вера, заступив с нами начкаром. В караулке он лишь сказал мне сто раз переписать статью. Сперва я думал, что смогу осилить его приказ. Писал стоя у двери, но постоянная уборка помещения и иные указания, существенно замедляли этот процесс. Статью, состоящую из двухсот знаков я дублировал около двадцати раз и под конец наряда решил, что Вера забудет о моём наказании. Но ротный оказался весьма злопамятным человеком и на подведении итогов следующим утром спросил о выполнении поставленной задачи. Я протянул ему исписанные листы и честно признался, что статью переписал только двадцать раз.

— Плохо, товарищ солдат. Объявляю тебе выговор в виде трех нарядов в не очереди. Заступаешь сегодня же, и желательно я завтра не буду наблюдать тебя в канцелярии с переписанной двести раз статьёй.

Лакуся тут же сняли с наряда и меня поставили вместе с Воробьём и дежурным Вилей.

Неспящие сутки растянулись в новый гнёт по роте. Практически весь день я провел на тумбе, сходя с неё, отправляясь в столовую, давал отдохнуть ногам и не спеша ел пайку, просиживая за столом около получаса, набирая щедрый паёк в двойном размере.

После отбоя один принялся драить расположение, благо небольшой опыт в этом деле у меня уже имелся.

Виля особо не ерепенился и не придирался, я сделал всю работу к трём ночи и меня отбили.

Подорвали, правда, через сорок пять минут. Моё тело было обессилено и, встав на тумбу, я думал, что упаду в обморок. Виля разложил на столе тушняк с чернягой. Вспомнив Мирона, я подумал, что мне перепадёт немного угощения, но Виля молча употребил весь харч в себя и я остался с носом.

В невозможности написать и раза злополучную статью, я с виноватым видом предстал перед Верой.

— Триста раз мне напишешь, боец, понял? — безразлично сказал в мою сторону ротный.

— Так точно, товарищ капитан, исправлюсь, — вяло промямлил я.

Отбившись через две ночи, я мертвецом свалился на койку и натуральным образом умер, погрузившись в беспамятство.

***

В конце апреля всем младшим сержантам добавили по лычке. Кесарь, Виля, Едловец, Пушка и Тавстуй в одночасье сделались сержантами. Сержанты Потам и Гнилько получили старших. Гонору в них значительно прибавилось и мы стали готовить себя к новому периоду беспробудных мук, подкрепленные событиями февраля-апреля.