Андрей Латыголец - «Годзилла»

— Держи бабло, перелезешь забор, и бегом вун за тот дом, там сразу магаз продовольственный, купишь четыри двушки пива и две водки, чипсов и хлеба с мазиком.

На мгновение я опешил.

— А если патруль?

— Да какой патруль, в натуре? Сейчас у всех ужин. Ты ж в караулке бегал по чифанам и не лажал, — сказал Тавстуй.

Тут я, признаться, даже присел. Всё таки знали. Почему не наказали? Или кто-то сдал? Сразу захотелось сказать, что у меня не было выбора и мы выживали, как могли, но они и так всё прекрасно понимали.

— Если пасекают, всю вину на себя бери, в роте отмажем! Нормальных пацанов у нас трогать не принято, — добавил Ракута.

Мне тут же расстегнули верхнюю пуговицу, ослабили ремень и загнули картуз на кепке по моде бывалых старожил.

— Это для понта, продавщица как увидит, подумает, что «дед» и всё продаст, — пояснил Тавстуй.

Меня немного подняли на руках и я юрко перескочил через забор. Мозг работал, как будто я принял ЛСД. Быстрым бегом к дому, резко свернул, огляделся по сторонам и сразу на порог магазина.

Внутри народу было не густо. Я метнулся к прилавкам со спиртным. В глазах стоял туман и я на шару выбрал всё указанное в списке, прихватив хлеба и похрустеть.

Продавщица ничего не заподозрила и пробила товар по чеку.

Назад я возвращался судорожными перебежками и в каждую минуту ожидал окрик из-за спины: «Стоять!»

Однако всё обошлось. Я перекинул пакет за забор и быстро вскарабкался обратно. «Фазаны» были довольны.

Ночью меня подорвали вместе с Гурским, протянули бутылку пива и мы с жадностью сделали по несколько больших глотков.

Вернувшись в кровать, мой разум охватила моментальная хмель, а по телу разлилось такое облегчения, какого я не знавал уже с пол года.

«Фазаны» гудели всю ночь. Потап поднял Чучвагу с Мукой и они с радостью выполняли команду «тусим».

В роте началась другая жизнь.

***

Как-то в одну из поездок в баню, когда мы по традиции скидывались «фазанам» на семечки (куда не плюнь у них были одни традиции) лишая себя очередного воинского жалования, тёрлись задницами друг о друга в узких проходах душевых, показывая перед входом свои члены старшине Сладковой, которая не пропускала ни одну баню, с интересом поглядывая на всевозможные размеры и формы, я встав на весы, натуральным образом офонарел.

До ноября я весил около восьмидесяти пяти килограмм и вес этот на протяжение моей юности постоянно варьировался между восьмидесятью и восьмидесятью пяти килограммами. Показания весов меня ошеломило. К началу мая я весил ровно семьдесят килограмм, сбросив пятнадцать.

Конечно, моя фигура приобрела соответствующую рельефность, которую я так вознамерился заиметь в самом начале службы, но всё же такие цифры меня откровенно смутили, и я тут же захотел поправиться.

Через пару караулов сержанта Едловца перевели на ГРУ, а на его место поставили первого разводящего сержанта Тавстуя. На первом посту его сменил ефрейтор Ракута. Жизнь забила в новом ключе. Будучи вторым разводящим, Тавстуй совершенно не напрягал «дальняк», даже больше, разрешал нам с Лесовичем курить перед заступлением на посты. Мы забегали за «уазик» и на скорую курили припрятанные сигареты. За это время я наловчился скуривать сигарету за тридцать секунд. В тяжёлый период с февраля по март, когда нам повально запрещали курить, и я под любым предлогом скрывался у сантехников, выкуривая по две сигареты за раз, чтобы табачный дым охмурил отёкшие от беспредела мозги, погружая разум в эту минутную эйфорию расслабленности, когда от усталости дрожали руки и сердце в груди вертелось, словно свихнувшийся маятник Фуко, эта привычка вошла в норму.

Приток людей в городе значительно увеличился, ночи стали более тёплыми и насыщенными на события. В баре «Сваякі» постоянно проводились вечеринки, выступали кавер-бэнды, и я, прохаживаясь вдоль калитки, по-прежнему поглядывал на веселящийся люд, но уже не с таким печальным и отрешённым видом. Относительная свобода и безответственность позволяла осознавать, что конец моим мукам близится к завершению. Я даже перестал зачёркивать в блокноте точки-дни, размышлять «па-беларуску» и писать вершы. Всё чаще стал думать о том, как бы это где-нибудь присесть и поспать, словом. Армия предала моему мировоззрению толику гопотечной сущности, на ряду с неосознанным гедонизмом и прочими низменными потребностями.

Дрочилось на посту с особой лёгкость. Меня перестали волновать всякого рода предостережения и параноидальные мысли, что кто-то мог следить за мной через окно дома напротив. Доходило до того, что я мастурбировал по два, а то и по три раза за смену, воя от безделья на луну.