Андрей Латыголец - «Годзилла»

На следующий день весь батальон собрали в расположении первой роты, рассадили на стулья и комбат Рысюк благим матом целый час песочил нам мозги, пугая всех кичманом и иными армейскими лишениями.

В карауле стало всё по уставу: бдительные проверки, чёткие смены на постах, проверка опечатанности дверей, непрерывное патрулирование, отработка вводных и «караулы в ружьё» по тревоге, подготовка к наряду, зубрёжка статей, словом, — имели. Да и «фазаны» зааккуратничали, даже вернувшийся из временной ссылки Секач осторожничал.

Через пару дней на всеобщем построении Дубкова вывели на середину плаца и замком по части Лавицкий объявили ему трое суток ареста. Дубков побледнел и до вечера оставался молчаливым.

Утром прапорщик Станкович сказал ему напутственные слова и увёл вместе с майором Швокой к «уазику», ожидавшему их у КПП. Так на кичман попал первый из наших «фазанов». К моему большому сожалению единственный, кто этого не заслуживал. Как же мы все хотели, что бы туда угодил Кесарь.

— «Фазаны» уйдут, а он останется, — говорил нам Гурский про Дубкова. — Я его мои портянки жевать заставлю, вот увидите.

И мы хотели посмотреть на это зрелище.

Настоящая весна, когда в городе повсеместно стал таять снег и через густой свинец облаков пробился тёплый свет солнца, встретила нас весьма «гостеприимно», с одной стороны намекая на приближение моей свободы, но в свою очередь, указывая на наше место в роте.

Ночью в расположении нас подорвали «фазаны» -пекари. Обитали они в нашей роте, но видел я их только на «стелсе», около раздаточной в белых фартухах и дурацких шляпках булочников. Фамилия одного была Бужевец, другого Пылкевич. Оба были отъевшимися крепышами и, видимо, первого апреля немного перебрали.

Где-то в час ночи они возвращались в расположение, а уходили за час до общего подъёма. Спали мало, однако избавлялись от всеобщих нормативов, нарядов и прочей армейской волокиты.

Подорвали нас как раз в этот промежуток их прихода.

— Подъём, первый период!

Я услышал, как кто-то задёргал мою койку, и я быстро подскочил.

— Вы бы ещё позже пришли! — послышался сонный голос недовольного дежурного по роте сержанта Гнилько.

— На, держи картошку печёную и не гамзи там, нас «деды» с «фазанами» гоняли, а мы ещё ни разу малых не трогали.

Гнилько лишь добавил:

— Через пол часа проверяющий придёт.

— Нам хватит, — сказал Бужевец.

Мы стояли в ожидании.

— Первый период весь подорвался? — спросил Пылкевич у Бужевца.

— Да вроде.

— На кости упали, «слонопотамы»! — крикнул нам белобрысый повар.

Потом они пошли заваривать в каптёрку чай и от туда стали доноситься приглушённые команды «раз-два-полтора», вряд ли их кто-то исполнял. Я лёг на пол и в ожидании дальнейших мероприятий, кемарил в один глаз.

Из каптёрки они вышли через минут пять и, прохаживаясь по взлётке с большими железными кружками, аромат из которых распространился по всему расположении, вдвоём стали отдавать чёткие команды отжиматься.

Этот цирк продолжался, пока они не допили свой чай, и шухерной Гнилько не сказал заканчивать.

Не унимался один Пылкевич.

— Дай хоть кого-нибудь вдарю, — и с яростью набросился на второй взвод. От туда донеслись глухие удары по корпусам.

— «Слоняры»! — шипел Пылкевич, раздавая подачи по сонным телам.

Я слышал стоны Нехайчика, Гораева, Игната и Чучваги. Бедняга Мука от мощной затрещины вообще отлетел на соседнюю койку, разбудив ефрейтора Цитрусова, за что получил добавки ещё и от него.

Месиво продолжалось недолго. Разъярённый «фазан» устал и, перейдя к нам, в первый взвод, где обитал я, Захар, Гурский и Сташевский, пробил нам лосей.

— Своди, — сказал мне Пылкевич, и в то же мгновение я прочувствовал сокрушительный удар по своему черепу.

Потом я лежал на койке, сон был подорван, а моё достоинство помалкивало в тряпочку. Изменить что-либо уже было слишком поздно. Единственное, что мне оставалось, это по-идиотски улыбаться в темноту, воспринимая сие с долей трагикомичной действительности.

***

Уморительные ПХД в роте хоть и не шли в разряд с уборкой караульного помещении, но всё же замаяться можно было и там. Расположение убирали всем первым периодом.

В субботу, после обеда прапорщик Станкович выдавал нам мыло и мы дружно нарезали его в тазы. Расформировывались по группам и начинали уборку каптёрки, бытовых помещений, взводников, канцелярии, линейки и долбанов. Станок заранее интересовался у сержантов об особо «отличившихся» и их тут же отправляли драить толчки. Всё по справедливости и так называемому уму. Больше всего не везло ротным Раткевичу, Чучваге, и уже караульному Напалюку — их место практически всегда определялось единогласно. Прапор жаловал нас с Гораевым — высшее образование всё же давало о себе знать, и посылал нас в линейку или канцелярию. ПХД продолжалось вплоть до ужина, а если убирали плохо, могло затянуться и до отбоя.