Андрей Латыголец - «Годзилла»

— Э, самцы, давай быстрее! Я скоро пробивать начну и мне поценту кто здесь «слон», а кто «фазан»! — покрикивал он.

Прапорщик все уважал и весь батальон трудились в поте лица.

Вечером, сидя с Индюком и Чучвагой в каптёрке, мне поведали историю учений. Как оказалось, в лесу было весело. Пацаны ходили по постам, правда, в бронежилетах с касками и АК-47 наперевес, спали каждую отдыхающую и ели довольно сытно. В палатках было тепло и уютно. Чучвага рассказал, как заснул прямо на мху и Секач, уличив его, хорошенько отметелил по почкам, припомнив былое. В последнюю ночь «шакалы» напились и старлей Лёва стал бросаться с кулаками на Секача, что-то не поделив. В итоге был здорово отделан и Станок, чтобы усмирить буяна, даже связал его бичёвкой и облил холодной водой из чана, дабы тот пришёл в чувства. Вообще пацанам понравилось и было что вспомнить.

В роте же моментально усилился гнёт и нас стали не по-детски крестить. Все передвижения по части, отходы-подходы к начальству проходили строго по уставу. Нас даже заставляли обращаться друг к другу по званию и некоторое время, на виду у всех, нам приходилось устраивать на показуху. Студнев стал строже и грубее, видимо, копируя Веру, отрабатывая свои капитанские звёзды. На сержантских сборах в канцелярии метелил сержантов, больше всего доставалось, как он говорил, туповатому Нихе, пробивая с кулака по его голове. Голова Нихи и так невелика по своей природе, неведомо каким образом выносил все эти удару, обрисовываясь ссадинами и набухшими гузами. Пару раз Студнев пробивал и мою фанеру, подловив на взлетке за то, что я вовремя не сменил старый распорядок дня. Этот лопоухий гном только с виду был мелким шашком, подачи его были крепки и увесисты.

Лёва следовал его примеру и пробивал любого, кто ему не угождал. Говарков крестил по уставу, а Секач, к нашему удивлению, совершенно поутих. Что-то изменилось в его взгляде, и он только молча поглядывал на происходящее. Реабелитировавшись на учениях, его снова вернули в караул. Пацаны говорили, что он успокоился и просиживал всё время в начкарке.

***

Индюк с Чучвагой со временем сели мне на шею. После отбоя Паха практически никогда не стоял на тумбе, садился прямо ко мне на стол и в наглую спал. Иногда его приходилось спихивать и угрожать расправой, чтобы он буданулся и пришёл в себя. Храпел Индюк даже стоя, раздувая свои сальные губы и я час от часу отвешивал ему смачных лобанов. Мы ругались, и доходило даже до коротких стычек. Индюк был крепышом, но я всё равно валил его на землю и бил по его широким плечам.

Чучвага был ещё наглее. Как-то он мне вообще заявил, что устал стоять на тумбе и попросил его сменить, якобы бирки на нагрудных карманах можно поменять и проверяющий даже не заметит подмены. Раз уж мне так туго и я постоянно жалуюсь на несправедливость и «огурцы», которые мне вешают «шакалы», и все эти задачи, с которыми не успеваю справляться. Ну и ещё, что я «годзилла», скоро ухожу, а им пол года дубасить.

Больше всего меня взбесило, когда заспанный Индюк с утра отказался подать команду «рота подъем». Я считал его свои товарищем и встревать с ним в серьёзную драку не желал. Его отношение ко мне выбило меня из колеи. Я знал, что давно распустил пацанов, никогда особо не требуя выполнения чего-то не положенного по сроку службы, и поэтому всегда ожидал поддержки в свою сторону. Однако они этого не ценили, а значит считали меня слабохарактерным. Я включил свет. Индюк тихо сказал «рота подъём» и мне пришлось самостоятельно ходить по расположению и будить роту громким отборным матом.

Индюка на тумбе сменил Чучвага.

— Ну ты и «слон» Петрович, дежурный роту будит, — первое, что он сказал, встав на тумбу.

Это было краем наглости, он надавил на больное и я сорвался. На глазах у всех я зарядил ему с разворота, Напалм бы ещё мог сказать спасибо, и отлетев далеко к каптёрке, так, что даже штык-нож сорвало с тренчика на ремне, завопил:

— Ты чего!

Но тут подскочил Гораев и добавил ему с ноги.

— Вы, ротные, совсем уже обнаглели. Желательно мне Говарков ещё раз из-за вас будет замечания делать. Петрович, это и к тебе относиться, смотри за своими оболтусами.

Гораев, будучи кротким и весьма воспитанным малым, сержантом был неплохим и его замечания были справедливы. Совсем уж одурев от ротного разгильдяйства, мы замкнулись в своём окружении, перестав замечать остальных.

После этих разборок пацаны утихли, а Чучвага ещё долго бубнил в мою сторону: