Андрей Латыголец - «Годзилла»

Когда устанавливали каркас, я скрывался на лесопилке, брал с собой в подчинение парочку молодчиков и, приказывая им, сбивать поддоны, ложился в теньке на брёвнах, лишь бы не работать.

«Шакалы» негодовали от бездарной команды наших сержантов и ставили их перед всеми на кости.

Когда палатки поставили в третий раз, натянув на каркас брезент, мы вместе с Чучвагой и Индюком рубились внутри прямо на деревянных настилах, курили, тупились в телефон. Заслыша приближающиеся шаги, бегали из палатки в палатку, скрываясь от начальства. Наш период поглядывал на нас искоса, три наглых ефера распустились не по-детски, в итоге к нам присоединился только Гурский.

— Почему вы не работаете? — говорил в нашу сторону Гораев.

— Мы не «слоны», чтобы пахать, — отвечал ему Индюк.

— А почему сержанты работают?

— «Слоны» вы второго периода, а не сержанты, — ехидничал Чучвага.

А потом за этим делом нас застукал Секач. Не удивительно, если ему не нашептали наши доброжелатели. Секач нагрянул в палатку в неожиданный момент и вознамерился нас наказать, причём, по его бычьим глазам было видно, что весьма жестоко, благо в палатку вскоре за ним зашёл комбат и мы тут же рассосались по задачам. Секач позже всё помыкался нас подловить, но мы то вечно филонили, удачно скрываясь с его глаз, то для своей же подстраховки, держались поблизости у вышестоящего начальства.

До поры до времени нам везло.

В итоге комбат сделал батальону охраны строгий выговор за плохую подготовку к учениям, но командир части с горем по полам одобрил всю компанию и палатки были успешно погружены по машинам.

В последний день грянул ливень и нам всем подразделением пришлось усердно поработать, погружая в кузова длинные настилы, брезент и деревянные колы для каркаса. Один лишь прапорщик вызывал во мне уважения, мокнув с нами под холодными струями непогоды.

***

Видимо, уже готовясь к отбыванию роты восвояси, я заблаговременно расслабился и натуральным образом забил болта, предвкушая тàску и практически перестал реагировать на команды «шакалов» и их указания. Тем более, если они исходили от Говаркова, которого я считал нераступленным «слоном» среди своих же офицерских начальников.

Дошло до того, что я стал надсмехаться на его указаниями и как-то прямо со строя сказал, что он больше похож на клубного тусовщика, чем на командира взвода. Говарков уходил домой по гражданке и всем своим видом в этих розовым маечках, зауженных джинсиках и мокасинах на босу ногу, производил впечатление доброго гопника.

Говарков распустил строй, а мне велел зайти в канцелярию. Я зашёл с наглой улыбкой «деда» -полагена и предстал перед его нелепым видом.

— Ты, ефрейтор, совсем офанарел, дембелем себя почуял не хилым, видно, давно на костях не стоял?

— Я в карауле, бывало, и по два часа простаивал, так что не надо.

— Наслышан. Мне прапорщик Станкович про вас всё рассказал, какие вы бедные и как вам перепало. Да только мне по ровно, веришь? Но и зверствовать я, как Секач не собираюсь. Я лишь хочу, чтобы меня уважали.

— Тогда вам надо нас прислушиваться.

— Кого, вас, ефрейторов?! Чучвагу и Индюкова?

— Да хоть бы и так.

— Не смеши меня.

— Ну так сержанты у нас неочемные, сами видите.

— Они, по крайней мере, командиры отделений, ничего, исправятся.

— Ну а мне два месяца осталось…

— Вот по этому, товарищ ефрейтор, упор лёжа принять!

Я усмехнулся и молча встал на кости. Гаварков командовал «раз, два, полтора, ниже, ещё ниже», пытаясь принизить и обессилить меня. Я с лёгкость отжался пятьдесят раз, лишь вспотев от непривычной зарядки.

— Свободен! — подняв меня, сказал он. — И впредь, чтобы никаких пререканий. Что за быдло позиция? У тебя же высшее образование?!

***

С первого увольнения пришли «слоны». Я заказал себе через Бохтыша пачку чипсов и, поедая их после отбоя, боковым зрением видел, как голодный Диль крутился со стороны в сторону, изнемогая от запахов бекона и смачного хруста из моей пасти.

Уже как месяц я взял за привычку слушать по телефону музыку в наушниках, всякую там панкуху и рокешник, которого мне так не хватало все эти долгие месяца, слушать громко и засыпать под её резкие ритмы до самого утра, пока Мука от греха подальше не забирал у моего сонного тела это благо.

Проснувшись на утро, я подходил к нему за телефоном.

Утром, перед отъездом роты на учения, я в очередной раз подвалил к Муке.

— Подставу ты мне залепил, Петрович. Я и забыл про тебя, а тут проверяющий нагрянул, проходил ночью по располаге, всё услышал и забрал. Так что не в обиду.