Захар Прилепин - Некоторые не попадут в ад

Я сел в маленьком кавказском кафе в пяти минутах ходьбы от дома старика Эда — мне было некуда торопиться. Открыл ноут, чтоб посмотреть почту.

Мне пришло письмо от сослуживца по прежней, давней уже кавказской кампании.

Тот рассказал, что Костя — наш хохочущий, отличный, мужественный Костя, который не так давно просился ко мне в батальон, а я лениво, свысока отказал ему, — застрелился. Лежал в квартире две недели, пока запах не стал невыносимым, — соседи вызвали милицию, те выбили дверь, и вот.

Всё это кажется литературным, ещё так бывает в кино, — но это не были ни литература, ни кино: это был мой товарищ, Господи. В сетевой паутине до сих пор висит его страничка, на страничке его портрет, на портрете он улыбается. В этой чудовищной паутине давно уже организовалось, выросло, расползлось своё кладбище — оттуда никто не выбывает, на аватарках все по-прежнему веселы, только никто уже не онлайн.

Какие же мы подростки.

Ведь все умрём.

И что останется?

Что старик Эд показывал мне свою сербскую справку, а я ему донецкие корочки, — и потом мы вышучивали друг друга? Это?

Беда (или радость? или замысел?) заключалась в том, что мы оба проиграли, чего уж тут.

Побродил туда-сюда, попинал воздух — и написал в блоге, что временно оставляю Донецкую народную республику, но вернусь при первом же обострении.

Меня нисколько не тронула история с подброшенным магазином — да и едва ли это было способно меня напугать. Меня взрывать пытались, про всё остальное умолчу, — какой ещё магазин. Машину просто проверять надо получше, и всё.

Иррационально хотелось шума: проследить какие-то реакции здесь, в моём Отечестве, и там, в республике. Что-то должно было проявиться, если бросить кислоту в жидкость.

Но ничего особенного не проявлялось. Всё то же самое. Даже заскучал.

Так долго мнил себя многодетным сепаратистским батькою — хоть и мелкой, наверное, свиристелью, которой неведомые кукушки, снимавшиеся на далёкий перелёт, натаскали в гнездо сотню-другую яиц; однажды яйца полопались, и оттуда вылезли небритые птенцы, пахнут порохом, перегаром, — и ничего: я с ними справлялся.

А нынче что?

Киевская пресса танцевала: сбежал очередной полевой командир и террорист.

Как будто, если сбежал, — они сейчас попрут в наступление.

Как будто дни сепаратистов сочтены, и осталось совсем немного, вот совсем чуть-чуть: р-раз, и парад в Донецке. И можно будет вешать, наконец, тех, кто не успел сбежать.

Я уже сбегал, если верить их новостям, пять раз минимум; ничего нового, я привык.

Было много моих фотографий, я тупо, безо всяких эмоций, бродил по ссылкам, рассматривал себя: это вот на Пантёхе, в окопе, это на Сосновке, там ещё угол «круизёра», а у Злого почему-то моя кепка в руке, нас за пятнадцать минут до этого обстреляли; а это я на располаге, стою, слева за плечом портрет императора (во всех подразделах висит обязательно, все полевые командиры делали это сами, никто не обязывал; необъяснимо — верней, да, объяснимо: рабы, хотят подчиняться диктатору), справа — портрет Захарченко (тоже вешали — не для проформы).

Позвонил Казак: «Батя нахмурился на твоё объявление об отставке. Ты серьёзно? Что ему сказать?»

(Всего лишь нахмурился: значит, сам понимал, что скорость движения к нашим целям сходила на нет; лучше б он был обескуражен.)

Ответил Казаку: «Изучаю реакцию медиа, ставлю эксперименты. На днях объявлю, что пошутил, и на самом деле ушёл в отпуск. Так и скажи ему. Я не уволился».

Действительно, объявил. Киевская пресса поперхнулась, но сделала вид, что не заметила.

Каждый день всё откладывал и откладывал звонок режиссёру — никак не мог придумать таинственного слова, которое хотел бы всерьёз сообщить императору. (Позицию старика Эда учитывать не желал: мне хотелось думать, что я повзрослел.)

Был уверен: время ещё есть. Неделя туда, неделя сюда. Всё равно я в отпуске.

Как и миллион других людей, однажды днём увидел в обыденных новостях заголовок: «Смертельно ранен Александр Захарченко».

С ним был Ташкент.

Дело было в кафе «Сепар».

Тут же позвонил Казаку. Вне связи.

Позвонил Арабу. Он говорит: «Ничего не знаем, говорят: вроде живой».

Значит, едва случилось, кто-то принял решение — и через личку сообщил по всем подразделениям, что: без паники, всё в порядке, доктора залечат.

Потому что донецким надо было дозвониться в Москву, узнать: что теперь делать? А если Киев двинет полки в наступление — тогда как? Стоять насмерть? Мы так и собирались, но кто теперь принимает решения?