Захар Прилепин - Некоторые не попадут в ад

Мы: чего ж не занять, покажите на карте, где? — а вот. И вот.

Араб попросил сопровождающего — чтоб свои хотя бы не накрыли, — они говорят: своих предупредим, не накроют, напротив, всё покажут. Араб к ним подъехал, ему: вон, вдоль балки, даже блиндажи старые остались; валяйте, обживайтесь, там не заминировано.

— И можно доехать?

— А чего нет. Конечно.

Араб и поехал — на своей, красивой, красной масти.

По нему как начал херачить наш несчастный неприятель — не попал разве что от удивления. Взбивая пыльные облака, Араб развернулся — и назад.

— Спасибо, — говорит, — за совет, — тем, кто ему совет дал.

Те:

— Да, нехорошо получилось. Но мы тебя, между прочим, прикрывали. Знаешь, как прикрывали — ой, как.

Бойцы наши заходили туда уже вечерком, тайком, шепотком, ползком.

Мы с Томичом поехали на другой участок, мне Араб успел отзвониться: так, мол, и так, еле колёса унёс, ты тоже поаккуратнее.

Я благоразумно оставил машину, дошли пешочком — из посадки посмотрели на предоставленное нам место: а что, интересно — на самом острие, едва не нос к носу с той стороной. Камнем не добросишь, но если из рогатки — то вполне.

Спустя полчаса на вверенные позиции отправились наши, в количестве половины отделения — обживаться.

Пойти, думаю, что ли, переночевать на природе напоследок. Лето, воздух, приволье.

Потянулся руками к солнцу, похрустел костями, сплюнул, и побрёл обратно к своему «круизёру». Там у меня открытая, уполовиненная бутылка коньяка стояла — прямо в подстаканнике между водительским и пассажирским сиденьем; нагрелась уже на жаре; я из неё с неприязнью отхлёбывал.

На следующее утро бойцы с этого участка докладывают: ночью к ним в окоп самую малость не доползли солдаты нашего несчастного неприятеля, — их разведка, как оборзевшие кроты, чувствовали пространство своим, нарезали круги, принюхивались, — видимо, днём выпасли наши передвижения.

Чтоб не палить себя раньше времени, бойцы стрелять в ночных гостей не стали.

Ещё приползут.

Сказал хозяйке, что жить больше не буду, и оставил свой гостевой домик — без сожаления, не оглянувшись.

Собачка так и лаяла вослед, тварь.

Перебрался на «Прагу», перевёз туда свои вещи, свалил кое-как: «Калаш», пять пистолетов, два бронежилета, саблю (Батя подарил), клинок (Ташкент подарил), РПГ-9 (Казак подарил), несколько книг (ни одной не прочёл за три года, вообще читать разучился), форму на все времена года.

Поехал отобедать с личкой, вернулся обратно — всё развешано на стенах: пистолеты, сабля, клинок; полы пропылесосили, все вещи в шкафу на вешалках, на кровати — мягкая игрушка развалилась, на зеркале тоже — обезьянка, но повешенная, за шею.

На груди у обезьянки записка: «Захар, мы знаем, ты хочешь нас оставить. Не уезжай».

Это Араб позабавился. Он жил в соседней комнате.

Что я мог сделать в ответ?

Мы сели у него, — пили, господи прости, воду, — и я что-то разглагольствовал про то, что события начали убыстряться — но перед нами не то ускорение, которого я ждал: когда-то я заезжал сюда, чтоб праздновать следующий день рождения в Славянске, — а я справляю дни рождения на одной и той же линии соприкосновения, просто в разных местах.

Будет всё то же самое, из месяца в месяц. Перестрелки, травмы, похороны, закупки оружия и б/к, перепалки, новые инвалиды, бомбёжки, похороны, и ещё тысяч пятнадцать сигарет и литров семьсот коньяка. Однажды вернусь домой — у меня усатые сыновья, дочери беременные и каждая далеко не первым ребёнком. Внуки ползают.

Араб слушал, молчал. Ему некуда было уезжать. А то бы он тоже уехал.

Зашёл Томич: Араб нашептал ему, что я уезжаю по делам, а возвращаться не очень хочу.

Томич один из нас в Россию не хотел совсем: у него больше ничего не было там. В России он был никто, а здесь стал комбат.

Томич попросил:

— Только не увольняйся. Без тебя нас свои же сожрут — все те, кто не могут простить тебе дружбу с Батей.

— Скажу, что уволюсь. Объявлю на людях. Проверю, что будет. А сам уйду в отпуск. На месяц-полтора. Потом явлюсь обратно. Объявлю, что пошутил.

Договорились на этом.

(До сих пор я в армии ДНР должен числиться: могу приехать за своей зарплатой, напишу объяснительную, почему отсутствовал многие месяцы: «…задумался о сущем, был раздавлен осознанным».)

В последнюю ночь ворочался; открыл окно, сел в кресло, выкурил три сигареты, опять лёг, еле заснул.

Сон приснился: режиссируют почему-то сразу Эмир и Никита Сергеич, оба с усами, оба жестикулируют, а я посередине — кого-то играю, но кого — не знаю, и не стыжусь этого. Хлопаю глазами, перетаптываюсь, делаю лицо.