Захар Прилепин - Некоторые не попадут в ад

И Батя тут же. Батя улыбается. Батя улыбается светлей всех.

Потом все куда-то разом делись, погасли операторские огни, случилось естественное затемнение, а я оказался (верней, остался — потому что там всё и происходило) на вокзале.

В руках у меня — книга записанных в рай. Она без названия, но, как во сне бывает, я откуда-то знаю, что это такое.

Ищу там себя, тороплюсь, вожу пальцем по бумаге.

Длиннейший перечень фамилий на нужную мне букву — стада мелким шрифтом набранных людей: ФИО — полужирным, а дальше какие-то дурацкие сокращения, ни одного слова целиком. А меня нет. Может, опечатались?

Волнами подступает сильнейшее волнение, руки начинают дрожать.

Побежал с этой книжкой к окошечку — к билетной кассе — пытаюсь засунуть книгу: вот взгляните, там ошибка, я отсутствую.

— И что? — спрашивает женщина за стеклом.

— Если меня там нет, то где я? Сами посудите! — И всё пытаюсь книжку засунуть. — Да что же у вас такое окошко маленькое! Давайте я к стеклу книгу прижму! — раскрываю на нужной букве (у меня какая-то сумка в руке, и ещё паспорт вроде бы, и водительские права, и корочки советника, и удостоверение заместителя командира батальона спецназа, всё мешает, неудобно, что-то валится на пол, под ноги, но неважно, сейчас книга важнее всего). — Вот, видите? — говорю. — Нет меня на этой странице! Смотрите, — перелистываю; чёрт, так неудобно листать, опять прижимаю книгу к стеклу, сам прилипаю лбом сверху, — видите? Читайте, читайте! Меня там тоже нет!

— И что? — спрашивает женщина за стеклом.

— Вы же должны разыскать. Иначе как я поеду? Меня даже не посадят на поезд. Быть может, я прошёл под псевдонимом? Или есть какая-то отдельная книга, где, не знаю, по званиям, должностям люди собраны. Должна быть такая книга, правильно?

— Такой книги нет. Проходите. Видите, очередь. У людей тоже вопросы.

— Что значит «Проходите!», что значит «вопросы»? А это не вопрос? Хотите, я другие страницы покажу? Как не хотите, вот, смотрите. Чёрт, неудобно же, говорю, листать и вам показывать. Может, вам плохо видно из-за стекла? Давайте я вам по листку буду отрывать и засовывать.

Выдираю с хрустом листок с перечнем на свою букву — бумага тонкая, сэкономили; могли бы, в конце концов, на плотной бумаге такую книгу отпечатать, с портретами; а то вдруг полные однофамильцы, таких, между прочим, полно, — и туда ей, в окошко, листок, вдвое сложив, просовываю.

Она пытается помешать мне, выпихивает листок обратно, — я с этой стороны тоже мешаю ей, — одновременно ловко (приноровился!) обрываю следующий листок, — и туда же, ей, как в почтовый ящик, и ещё одну оборванную страницу следом.

Неопрятные бумаги слетают ей на стол.

— Тут ещё тысяча страниц, — весело ору, — а меня нет!

Она аккуратно собирает листки со стола и кидает в невидимую мне урну.

— Тогда я всех разорву — пусть здесь валяются, под ногами! — пугаю её я, и начинаю рвать листки, мять и разбрасывать.

— У нас ещё одна такая же книга есть, — говорит она бесстрастно.

— Ты сама-то там пропечатана, наверное? — кричу. — На какую букву? На «б»? На «с»? А то я гляжу, ты такая спокойная. Какая у тебя фамилия, быстро говори.

И здесь вдруг вижу, что на её бейджике — ничего нет. Белое полотно. А с кем я тогда разговариваю?..

Донецкую таможню проехал, как обычно, без проблем: по левой, выделенной для чиновников и вояк в больших офицерских званиях, полосе.

(Люди в длинной автомобильной очереди стояли справа — иной раз по пять, шесть, семь часов, — а едва начиналось обострение, очередь увеличивалась вдвое, а то и втрое, занимали уже с ночи. Дети, старики — ох…

Пешком было переходить куда выгодней; но если людям надо верхом?

Понятно было в первый год, что, пока всё вокруг грохочет и клокочет, не до лишних пропускных пунктов; их же обустраивать надо — а тут киборги туда-сюда бродят боевыми колоннами; но, когда все киборги отползли, — за следующие три года войны могли бы сподобиться, исхитриться, сделать между Успенской и Новоазовской погранзаставами хотя б ещё одну: чего людей так терсучить. А то мало они натерпелись.

И как иные смотрели на меня в этот раз, когда я проезжал мимо, меж встречной, на выезд, и попутной, на въезд, полосой!

Что-то менялось в пространстве, раз такие взгляды хоть изредка, но стали ощущаться.

А чего мне было? Встать в общую очередь? «Мужики, меня тут Батя к императору послал, можно я с вами полсуток потусуюсь, пирожков поем по пятнадцать рублей». Страшный русский вопрос: стоять ли в очереди. Ответ: я ради них жену бросил, детей оставил, голову носил вдоль и поперёк линии соприкосновения, а она стеклянная, её расколоть — только тронуть, а у меня в «Миротворце» (блядский сайт, куда недобитые «зелёные братья» кучно сваливают тех, кого мечтают повесить) рейтинг, как у двухсотлетнего коньяка, а на «Злочинце» (ещё одно их воображаемое кладбище) я вообще в первой десятке врагов незалежности, — не устраивает. Тебя никто не просил жену оставлять, детей бросать, голову носить, вставай в очередь.