Владимир Ситников - Свадебный круг

Некоторые из гостей пытались заговаривать с Серебровым. Иные советовали ему запрудить Радуницу и сделать водоем. Вот тут и вспомнил он, как ставропольский дядя Броня мобилизовал однажды отпускников, объявив по радио, что каждый, кто считает себя мужчиной, должен принять участие в сенокосе.

Вечером Серебров трижды повторил такое же объявление по своему радио.

Допоздна дядя Митя ладил черенки для литовок. Лезвие его топора так и льнуло к дереву. Чувствовалось, что старик любит эту работу. Оседлав старенькое, вихлявое точило, старичок по кличке Паровозик точил косы. Проходивший мимо Ваня Помазкин перетащил его в свою мастерскую, где был наждак с электроприводом. Работа вроде бы шла. Люди собирались ехать на сенокос, а Серебров все еще боялся, что устроенный им «всеколхозный тарарам» окажется напрасным.

Наутро он чуть свет появился около гаража. Дядя Митя и Паровозик уже чинили старые косы. Подошла тихая тетка Таисья с косой-горбушей, бережно обвязанной тряпицей.

— Корову-то не держим, дак, поди, косить разучилися, — сказала она, смущенно прикрывая рукой беззубый рот.

Неожиданно явился яркоглазый незнакомый человек в тренировочном костюме и, развязно пожимая руку Сереброва, закричал:

— Вот прибыл, чтоб отстоять свое мужское достоинство, а то и правда в родной деревне мужиком считать перестанут, — и громогласно захохотал.

Серебров узнал в нем того, что в белых брюках отплясывал на свежеструганом настиле. Был это кандидат биологических наук Бабин, уроженец здешних мест. Потом пришел участковый милиционер, проводивший в Ложкарях отпуск. Шли и шли косцы — свои колхозники и вовсе незнакомые Сереброву мужчины и женщины.

— Ну, с богом, — послышался старушечий голос, хлопнула дверца грузовика, и почти бесшумно покатилась первая машина с людьми под гору, к мосту через Радуницу.

Чувство умиления охватило Сереброва, когда он увидел, как ладно и неутомимо косят старушки, одетые в светлые покосные платки. Прикрыв от комаров шею тряпицей, ровно и напористо шел впереди Георгия Георгиевича Бабина дядя Митя. Он явно забивал горожанина в работе. И среди бугрянских шефов нашлись ярые носильщики.

Целое ополчение подчинялось теперь Сереброву, и он должен был, колеся по колхозу на «газике», думать, как у этой силы поддерживать боевой дух, как ее накормить, куда послать косилки.

И вот начали в ложбинах мужики метать сено в стога. Серебров, осыпанный трухой, вдвоем с кандидатом наук подавал косматые навильники озорно покрикивающему стогоправу дяде Мите. С растрепавшейся бородой, в распущенной рубахе, веселый, помолодевший, он слепил своими зубами Сереброва и кричал, принимая сено:

— С подкидочкой давай, с подкидочкой, Гарольд Станиславович.

Глядя, как старательно подает сено Серебров, старушки одобрительно переговаривались.

— Гли-ко, мужик-то, будто наш деревенский, стараетча. Ну, мужик! Шилом вертитча, везде успел, — похвально сказала Таисье глухо повязанная платком гулкоголосая, костистая старуха Ольга Вотинцева, мать доярки Гальки. Восьмидесятилетнюю бабулю эту выманила из дому сенокосная веселая работа.

— Шило, истинный бог, шило, — согласливо кивала Ольге Вотинцевой тетка Таисья. Это было высокой похвалой. Шилом называли в Ложкарях самых непоседливых, работящих, кипучих мужиков.

Серебров, делая вид, что не слышит этих слов, радостный, потный, подавал лохматое, душное, пахнущее мятой сено наплясывающему в поднебесной высоте дяде Мите. Чесалась от пота грудь, саднило в горле, хотелось пить, но Серебров не показывал вида, что устал, даже изнемог. Он бы скорее свалился от усталости, чем бросил вилы.

Вечером, ожидая грузовик, сидели мужики на земле, любовались аккуратными стожками, которые все еще очесывал граблями дядя Митя Помазкин. Прибранной, выметенной стала теперь выкошенная ложбина. Мужики вели неспешный разговор о погоде, о пожарах.

— Все теперь человеку покорно, и космос, и земные глубины. А вот погоду взять в руки не можем, — сочувствовал крестьянам сам понявший себя крестьянином кандидат наук Бабин.

Миней Козырев почесал осмоленной солнцем рукой тощую татуированную грудь и глумливо перебил его:

— Ученой разговор. Кабы дождь да гром, дак и не нужен агроном, — и сплюнул. — Надо уметь живую кошку съесть и не поцарапаться.

Кандидат наук захохотал.

— Это что означает? Ну-ка? — и принялся шарить по карманам записную книжку.

— Эх вы, молодежь называется, — подходя к ним, с осуждением произнес дядя Митя, выбирая из бороды сенную труху. — Да я бы в экое время разве усидел, всех бы девок перешерстил, всех баб водой облил. Весельства никакого нет. Нет весельства, визгу никакого. Разве это сенокос?! Эх!