Владимир Ситников - Свадебный круг

— Вас Шитов, — озадаченно проговорил охранник.

Метнув на Сереброва оскорбленный взгляд, Огородов махнул кассирше рукой, чтоб та открыла окошко.

На обратном пути, проезжая мимо «банкирского» подворья, Серебров посмотрел на окна, надеясь увидеть Веру или Танюшку, но никого не увидел.

Лето уже выжелтилось, кое-где побурело, стало зрелым, потеряло нежную светло-зеленую веселость, когда выписали Маркелова из больницы. Побледневший, одутловатый, он вышел из машины возле фанерного щита с названием своего колхоза и пошел пешком. Хотелось подышать, отвлечься от больничных дум. Капитон ехал сзади на почтительном расстоянии, и догонявшие Маркелова автомашины притормаживали.

— Садитесь, Григорий Федорович! — кричали шоферы. Некоторые недоуменно спрашивали, что случилось.

— Иду и иду, — досадливо отмахивался Григорий Федорович. — Что, пешего председателя не видели?

В конце концов он свернул за вытянувшиеся в шеренгу елочки дорожной защиты.

По желтковым ржаным накатам уже двигались комбайны. Жали напрямую. Маркелов смотрел, чисто ли берут машины хлеб. Вроде без огрехов, и срез невысок, берегут соломку. Редкие копны выстроились в ряд. Маловато будет нынче кормины, маловато, но побольше, чем у соседей. Для себя хватит.

Маркелов шел и думал о своем разговоре с Капитоном. Всю дорогу выспрашивал Григорий Федорович у шофера, как там, в Ложкарях. Отчего-то ему хотелось, чтобы Капитон возмущался тем, как шли тут без председателя дела. И Капитон, угадывая это желание Григория Федоровича, крутил головой, усмехался, говоря о Сереброве.

— До ночи кажинной день барабался, — кося глаза на председателя, с осуждением говорил Капитон. — Ни одной ухи не съел.

— Зелен еще, подлеток, — делая вид, что сочувствует Сереброву, произносил Маркелов.

Кроме ревнивого этого чувства, отравляли привычную внешнюю бодрость Маркелова больничные впечатления, раздумья о зловредной опухоли, которая лишила его сна. Говорят, оказалась та доброкачественной фибромой, а сколько он пережил…

Испугавшаяся больше него этой самой фибромы, потучневшая, давно отвыкшая работать Лидия Симоновна не нашла сил сдерживаться и при каждом посещении упрекала Григория Федоровича за то, что он вовсе не думает о семье. Мог бы давно купить автомашину, а то случись что — ни мальчику, ни ей не на чем будет выехать из города.

— Рано хоронишь, — глядя в сторону, зло обрывал ее Маркелов.

Но Лидия Симоновна, обмахивая носовым платком багровое от слез, тугое лицо, продолжала заупокойный разговор. Теперь она упрекала Григория Федоровича в том, что он не думает о сыне.

Григорий Федорович тяжко вздыхал. Достался ему сын. Сколько раз после драк, которые тот учинял, после его провалов на экзаменах ходил Маркелов к ректору — молил оставить Борю в институте. А сын этого не ценил. Относился к отцу иронично. Вслед за матерью считал его ограниченным человеком, а работу его никчемной.

— Бесчувственная ты деревяшка! — не добившись от мужа обещания завести машину, срывалась Лидия Симоновна.

Чтоб не видеть ее красного от слез, укоризненного лица, он ложился на кровать и отворачивался к стене. Водил толстым пальцем по наплывам краски на панели. Лидия Симоновна видела в этом демонстративное пренебрежение к ней и разражалась упреками. Он, мучаясь, ждал, когда она наконец уйдет.

После сердитых разговоров с Серебровым Маркелову стало казаться, что и жена права в своих мрачных пророчествах: никому он не нужен в колхозе, все забыли о нем, никто ему не подчиняется. Надо о доме думать, о семье. Случись что, никто его не навестит, кроме жены, даже верный Капитон забудет. Кому нужен больной председатель? Лида хоть взбалмошная, а накормит вкусно, позаботится. Потом он убеждался, что не прав. Заглядывал к нему Ольгин, однажды приехал Виталий Михайлович Шитов и долго сидел в боксе — вздыхал, сплетая руки, сокрушался, что опять лето не даст толком заготовить корма, хвалил Сереброва.

Маркелов умилился, растроганно засуетился, когда в палату робко вошла Лиза. Смущенная, боязливая, она обласкала Маркелова взглядом темных глаз. У Григория Федоровича дрогнул голос, и он вдруг всхлипнул.

— Да что ты, Гришенька, кто тебя обидел? — прижав к груди его голову, проговорила Лиза. От этого Григорию Федоровичу стало еще безутешнее, представился он себе маленьким, горько обиженным Гришунькой.

Взрослым он ревел два раза. Один раз в госпитале, когда просился к хирургу Долидзе, а второй — после тюрьмы, когда стал работать председателем и Виталий Михайлович Шитов предложил ему вступить в партию.